Филипп Эриа - Семья Буссардель

От улицы справа начался переулок, - в сущности говоря, дорожка, извивавшаяся, как ручей, меж зеленых зарослей; Флоран свернул в этот проход. Он шел большими шагами, камешки катились у него из-под ног; перепуганная курица некоторое время с ужасом бежала впереди него.

Дорожку окаймляли деревья, и Флоран шел то в тени, падавшей от них, то в полосе закатного света, и снова попадал в тень; появлялся домик - в отворенное окно видна была какая-нибудь мирная картина, люди словно и не понимали, какое счастье жить в этих краях; проход вел под гору, все ближе к Парижу; вдруг почувствовалось, что где-то недалеко находятся Рульские бойни: вместе с вечерним ветерком, подувшим из долины Сены, потянуло запахом крови и донесся протяжный гул, какой всегда стоит над ярмаркой. Флоран спустился к Парижу.

Дойдя до улицы Сент-Круа, он совсем не чувствовал усталости, но, увидев свой дом, остановился и долго глядел на одно из низких окон антресолей, последнее слева, то самое окно, у которого - он знал это - никогда больше ни одна женщина не будет его поджидать и, приподняв занавеску, смотреть, не идет ли он, ее Флоран.

Он вошел в подъезд; привратница сообщила ему, что обе девочки поужинали и теперь играют во дворе. Отец разыскал их: они смирно сидели под кустами и делали из лоскутков кукольное приданое для новорожденного. Наглядевшись на своих маленьких братцев, они почувствовали глубокое волнение и вот уже несколько дней проявляли особую нежность к своим куклам. Отец не слушал, что они ему говорят, но звук их голосов, их детский лепет отзывался в его душе. Флоран спрашивал себя, не жил ли он во сне с прошлого воскресенья, не двигался ли как автомат, а теперь вот его скорбь воплотится, приобретет лицо, имя, и всю свою земную жизнь он уже не утешится в смерти Лидии.

Он молча стоял, опустив голову, не слышал болтовни своих девочек и ничего не видел. Но что-то вдруг привлекло его внимание - пучок веточек, притаившийся в уголке куртины. Это был тот самый капский вереск, который он

Вереск прижился на парижской почве, увяли все его цветы, но на кончике каждой веточки появилась нежная светло-зеленая кисточка, свидетельствуя о том, что соки земли поднялись по стеблям и жизнь продолжается.

VII

В доме был большой праздник: возвратились близнецы. Отец выбрал для этого события воскресенье, так как хотел сам съездить в Муссо с Батистиной, привезти сыновей и посвятить им весь день. В одиннадцатом часу утра няня уже поднималась по парадной лестнице, держа на руках обоих младенцев, а на антресолях входная дверь была распахнута настежь, и у порога на лестничной площадке визжали от восторга обе сестры близнецов. Фердинанд и Луи, особенно Фердинанд, казалось более развитой ребенок, таращили глазенки, как будто удивляясь всеобщему ликованию и почетному приему, оказанному двум малюткам, которым от роду меньше полутора лет.

Для начала устроили обед, соответствующий обстоятельствам, если не гастрономическим вкусам близнецов, которые еще не могли у них изощриться на кашках и киселях. Стол накрыли в гостиной, прежде занятой австрийским лейтенантом. Он расстался с улицей Сент-Круа еще прошлым летом, никакого другого офицера вместо него не прислали, хотя оккупация все еще продолжалась, и через несколько недель Флоран осмелился воспользоваться всей своей квартирой. Близнецов, Жюли и Батистину он поместил в бывшей спальне австрийца, самой просторной комнате; гостиная вновь обратилась в гостиную, отец остался в прежней своей спальне, а старшую дочку устроили около него, в гардеробной. Аделина подрастала и входила в разум. Вдовец уже представлял себе, как по естественному ходу вещей к ней со временем, когда воспитание ее будет закончено, перейдет в доме роль хозяйки, обязанности ее покойной матери.

После смерти жены Флоран никого не хотел видеть перед собою за столом на том месте, где в течение десяти лет он привык видеть Лидию; но в день возвращения близнецов он посадил там старшую дочь. Несомненно, он не досадовал на то, что совершенно новое обстоятельство, такой радостный случай, такой законный предлог позволили нарушить установленный им порядок держать пустым место Лидии: не мог же он соблюдать это правило вечно. Рамело сидела по правую руку хозяина, а рядом с нею - Жюли; по левую руку отца восседали на высоких детских креслицах Фердинанд и Луи, которых придерживали ременные подхваты; между близнецами сидела Батистина. Бывшую деревенскую пастушку назначили няней, полностью освободив от всех иных обязанностей; и теперь ей полагалось убаюкивать, обмывать, забавлять двух наследных принцев и быть их рабою.

За десертом всех ждал сюрприз: Жозефа подала бутылку вина, которую хозяин велел ей охладить на окошке в кухне. Это оказалось шампанское, отец выбрал самое сладкое - по вкусам девочек; пробка шумно ударила в потолок, и бутылка, обошедшая кругом стола, вызвала веселое возбуждение раньше, чем ее распили. Решили провозгласить тосты в честь новорожденных. Было условленно, что каждый должен придумать собственное пожелание, отличное от других, но называть имена только Фердинанда и Луи. Отец выставил это условие из осторожности, опасаясь, что какой-нибудь намек, горестное воспоминание набросит траурный покров на семейное торжество. Ведь в конце концов вдовцу приятно было сидеть во главе праздничного стола, за которым собралось четверо его детей и три женщины, приставленные к ним для услуг. При жизни Лидии такого рода собрание показалось бы ему скучным, а теперь он не чувствовал себя чужим в этой компании.

Каждый вставал со своего места и, подняв бокал, произносил тост, в котором сказывался характер выступавшего. Поочередно выпили за здоровье близнецов, за их благочестие, за их счастье. Флоран сказал: "За их преуспеяние в жизни",- выразив одним этим словом решительно все. Рамело пожелала высказаться последней, и все ждали от нее чего-нибудь смелого.

- Пью за того из двойняшек, кто первый женится! - воскликнула она.

Остальные женщины запротестовали, захохотали. Бедненькие ангелочки! О чем им говорят! В их-то возрасте!.. Только отец был по-прежнему серьезен и, предавшись этим матримониальным мыслям, молча смотрел на сыновей.

Но близнецам, вероятно, наскучило слишком долгое пиршество, и они задремали на своих насестах. Все примолкли - надо было уложить малюток в постель. Батистина взяла их на руки и понесла в "белую часовенку", как она говорила. Тогда и обе сестрицы, отяжелев от слишком обильной еды и капельки шампанского, не стыдясь, тоже отправились вздремнуть. Рамело ушла к себе, а Жозефа, которая чокнулась с господами, стоя у стола, собрав посуду, унесла ее на кухню.

Флоран захватил из конторы бумаги, касавшиеся важной сделки, намереваясь изучить их как следует на досуге; он последним вышел из гостиной и заперся у себя в спальне.