Филипп Эриа - Золотая решетка

Перечитывая уведомление судебного пристава, Агнесса обнаружила там еще более странные вещи; оказалось, что от появления на сцене этих новых наследников она лично ничего не теряла, так как была законной вдовой Ксавье и ее долю отнять у нее никто не мог. Следовательно, в намерения Мари не входило ограбить дочь. Что касается ребенка, то он, во всяком случае, оставался сыном Агнессы и в конце концов в этом качестве должен был получить несколько урезанные остатки этого наследства, от которого бабушке вздумалось его отстранить.

Получалась настоящая головоломка. Агнесса облокотилась на стол и, подперев руками голову, без конца вчитывалась, вдумывалась в слова, напечатанные на голубых листочках. Когда ее позвали к завтраку, она велела накормить Рокки одного, а ей не мешать - она занята. Она чувствовала, что блуждает в тёмном подземелье, из которого не видно выхода; бредет ощупью, вслепую, то и дело ушибаясь. Вдруг ей почудилось, что во мраке чуть забрезжил свет: вспомнилось, что семь лет тому назад, во время ее беременности, Буссардели уже сделали попытку преградить доступ в семью еще не родившемуся ребенку. Тогда в них говорила не корысть, а кастовый дух нужно было отвергнуть чужака, ребенка, который не был сыном Буссарделя. "Нет, не то! Он все равно будет носить имя Буссардель. Имя отца потеряет, а мое имя будет носить. Официально он по-прежнему будет Рено Буссардель..."

Нет! Поступок Мари Буссардель можно было объяснить лишь одним - злобой. Злобой, свободной от всякой корыстной подоплеки и даже не оправданной какими-либо принципами. Агнессе пришлось мириться с очевидностью. У матери, у ее родных (ведь Мари не могла действовать без ведома клана, в который несчастная тетя Эмма из-за теперешнего своего слабоумия уже не входила), - у всех этих людей злоба была страстью, властной, чуть ли не органической потребностью, неискоренимым свойством, необходимым для сохранения рода. Свойством, столь же характерным для них, сколь характерна для других потребность любить друг друга. Итак, Мари Буссардель возвратилась в свою стихию. Конфликты иного рода, иные испытания, а также скорбь о погибших отвлекли ее на время от этих злобных чувств, а теперь они возвратились к ней. Ведь война кончилась.

Несколько дней Агнесса испытывала глубокое отвращение, замкнулась в себе, в своем неистовом презрении. Решила не отвечать. Ее мать, ее родня, законники, крючкотворы не дождутся от нее ответа, споров, возражений, контрдоводов. Она прекрасно понимала, что у противников сильная позиция. Ксавье не мог, не способен был стать отцом - это была истина, и если они это утверждали, то, несомненно, у них имелись доказательства. Впрочем, об том и говорилось в уведомлении. Что она могла против этого возразить, противопоставить этому? Добровольное согласие Ксавье? Оно ничего не меняло, да и возможно ли сейчас установить, что оно имелось? Искать подтверждения в письмах покойного? Нет, она не опустится до этого. В ее глазах - это неуважение к самой себе, неуважение к памяти Покойного, неуважение к маленькому Рокки. Слава богу, миновали времена, когда побочные дети были париями; имя, данное сыну, останется за ним, надо только подождать, когда представится удобный случай или необходимость, и все рассказать ему, потому что только сыну обязана она отчетом. И она сумеет сделать так, что ее признание не нанесет ему удара. Как мать, она могла с чистой совестью отстраниться, не бороться ради смехотворной ставки в затеянной ими гнусной игре, не опасаться того ущерба, который они хотят нанести Рокки... Ведь у Агнессы оставалось ее личное состояние, хотя оно и сильно уменьшилось. Главное же, у нее были руки, была энергия, которые могли ей пригодиться, если обстоятельства заставят ее вести менее праздное существование, а она предвидела, что так оно и будет, наблюдая, в каком направлении меняется жизнь. Говорила она себе также, что, даже если Мари Буссардель выиграет тяжбу в суде, мыс Байю окажется неразделенным владением наследников Ксавье, но отсюда ее с сыном не выгонят, во-первых, потому, что за ней сохраняется право пользования этим клочком земли, а кроме того, она им фактически владеет.

Ей хотелось, просто для собственного успокоения, убедиться, что в этом наиболее важном для нее пункте она права, и, несмотря на всю свою нелюбовь к законникам, Агнесса съездила в Тулон посоветоваться с адвокатом, которому, однако, не открыла причины своей тревоги; он заверил, что нет никаких оснований для беспокойства.

Вернувшись домой, она заперла в стол первое уведомление судебного пристава, а также "повторное уведомление", прибывшее через три недели после первого и воспроизводящее его содержание, только в более пространных выражениях. "Я ничего им не отвечу, - решила она, - Ничего. Даже тете Луизе ни за что не напишу".

"Когда обманывают честного человека, он с презрением отходит в сторону, ни слова не проронит", - твердила она себе с чувством отвращения, которое переполняло ее сердце все эти недели и в значительной мере испортило ее первое послевоенное лето, первые дни мира. Она хорошо знала, что, как бы ни сложилась ее жизнь, сколько бы ни осуждали ее поведение, именно она во всей этой истории вела себя, как полагается честному человеку. Дело, долго тянувшееся из-за судебной волокиты, закончилось только через три года - и не в пользу Агнессы.

За это время мыс Байю обрел прежнее очарование мирных лет. Левкои, ромашка, арум вновь завладели площадками, распаханными с 1940 года под огороды. Уже трижды весенняя пора сменяла солнечные, но довольно холодные зимы. Рокки исполнилось десять лет. Все отношения между Агнессой и авеню Ван-Дейка были прерваны; Луиза Жанти, время от времени писавшая Агнессе, сообщала ей только, что Эмма еще жива, - вернее, ест, пьет, дышит, но по-прежнему ничего не сознает. Так как Агнесса ничем не отозвалась на вынесенный судом приговор об опротестовании отцовства, в декабре следующего года этот приговор вступил в силу.

Прошло еще немного времени, и тетя Эмма наконец умерла. Агнесса была подготовлена к этому письмом супругов Жанти, которое она получила за

- Мне приехать на похороны? - переспросила Агнесса, много думавшая над этим после тревожного письма. - Встретиться там с матерью, стоять у гроба рядом с ней. Оспаривать место у моих невесток, у всех этих людей, которые спокойно наблюдали, как мать затеяла в суде тяжбу против меня? Надеюсь, ты понимаешь, тетя Луиза, что к тебе это не относится...

- Ну, конечно, понимаю. И даже скажу тебе по секрету... Ты не хотела, чтобы я сообщала об этом в письмах, но по телефону-то мы с Александром можем сказать тебе два слова - дядя твой как раз рядом со мной... Так вот, мы уже три года почти не бываем на авеню Ван-Дейка. В последний раз мы их посетили, когда Манюэль женился на младшей Мофрелан. Помнишь, я тебе об этом писала?