Майя Луговская - Тятя

— Разве вы меня не знаете? Вы же не могли забыть нашу совместную работу на Камчатке? Помните, наш путь на лыжах к извергающемуся вулкану? Я же не отставала от вас. Забыли чёрную пургу? Я вынесла всё это. У меня есть опыт. Или вы забыли, как там же летом, двое суток без воды, я отбирала на вулкане пробы газа? Правда, он тогда бездействовал. Я даже не опустилась к вам в лагерь. Забыли?

Он всё прекрасно помнил. После долгих пререканий наконец главный согласился взять в маршрут Ирину с условием, что она понесёт рюкзак такой же тяжести, как и мужчины. Женщины ей не завидовали. Алёхин молчал. И что бы он мог сказать?

Утром группа из восьми мужчин и Ирины направилась к подножью вулкана. Путь лежал берегом океана. Здесь всегда угроза, что тебя смоет волной. Дальше труднопреодолимые скалы, с «непроходками». Дальше, в глубь тайги, к зарослям бамбука. Подъём, подъём, подъём. Ноги увязают в рыхлом пепле. Пепел покрыл деревья, сползает с ветвей, сыплется за ворот, проникает под одежду, натирает плечи под лямками рюкзака. Пепел в глазах, во рту, в носу. Жажда. Напиться невозможно, ручьи засыпаны пеплом, шлаком, обломками породы. Воды нет.

Только уже когда расположились на ночлег, Алёхин по лисьим следам, хорошо отпечатавшимся на свежем пепле, нашёл чуть откопанный зверями небольшой снежник с капелью. Он с трудом нацедил две литровые фляги мутной, грязной воды.

— Несчастные звери, — говорил он, — убегали с обжитых мест, из своих нор, с детёнышами, напуганные, растерянные…

Воду вылакали захлёбываясь, даже не подумав вскипятить.

Три дня такого пути, и на четвёртые сутки они поднимаются наконец в кальдеру. Взрывы заметно ослабли. Но отсюда хорошо наблюдать извержение. Оно взрывное и не из центрального кратера, а из вновь образовавшихся на склонах вулкана. Клубы пепла и пара продолжают выделяться. Громадные их тучи прорезают молнии с громовыми разрядами.

Нет, никогда не забыть Ирине алёхинской защиты. Столько душевных сил стоил ей этот день. Она помогала ему переделывать главы, сверяла перепечатку, проталкивала публикацию реферата, сама его всем и всюду рассылала, обеспечивала присутствие нужных людей. Готовилась к этому дню, как к собственной свадьбе.

На защите Ирина в первый раз увидела его жену. В актовом зале они оказались почти что рядом. Всё же пригласил. Никакая! Серенькая птичка. Ничего примечательного. Разглядывать жену Ирине было неудобно. Но её как магнитом притягивало. Бесцветное лицо. Родинка на левой щеке, выпуклая, как маленький чёрный жучок. И что он мог найти в этой женщине? Ну, ничего, ничего в ней не было.

Защита была горячей. Отзывы оппонентов довольно-таки сдержанные, в учёном мире не сразу принимают то, что ново, самобытно, нарушает установившиеся представления. Сотни вопросов. Возникла целая дискуссия. Ирину бросало и в жар, и в холод. Как он отвечал! Спокойно, коротко, чётко. Наповал. Жена сидела совершенно безучастно, будто всё, что происходило, её не касалось, не интересовало. И только поглаживала старинную камею на руке. Руки, правда, красивые.

После защиты многие подходили к жене, поздравляли. Её-то за что?! Ирина чувствовала на себе наблюдающие взгляды институтских. На банкет, его устраивали в институте, она не пошла, и он не задержал её. Уже потом Ирина раскаивалась за эту свою малость. Она-то ведь знала институтские разговорчики: «Алёхин никогда не уйдёт от жены». «А вот и уведу!» Тут-то и надо было ей остаться.

После защиты они не виделись, на три дня он уехал, чтобы отпраздновать с фронтовыми друзьями. А появившись, как ни в чём не бывало опять потребовал от неё работы. И тогда она пришла в ярость: «Довольно! Что тебе ещё нужно от меня?!» Он: «Твою докторскую». Она: «Не дождёшься. Я — не ты. Мне она не нужна». Он: «Обязательно дождусь». Она: «Подумайте, какая забота обо мне!» Он: «Ты слишком мнительна. Не о тебе. О научном направлении». Обрезал и принялся изучать таблицы с её данными.

Ах, так! Ну, хорошо же. Баш на баш. «Больше ты не придёшь ко мне». Какое-то время казалось, что она гибнет. Он оставался твёрд. Но она понимала, что и ему тяжело без неё. Поездка на Курилы решала всё. Как же он радовался, что они едут вместе!

На третий день взрывы прекратились. Вулканологи решили сброситься к воронкам взрыва на северо-западный склон. Алёхин с Ириной на юго-восточный, к вновь образовавшимся кратерам. Разделили продукты и разошлись. Наконец вдвоём! Но где? У раскрытой пасти живого, действующего вулкана.

Двигаться тяжело. Ступают по раскалённому шлаку. Горит резина подошв на их сапогах. Трудно дышать от выделяющихся газов. Они начинают отбирать пробы конденсатов, фумарольных газов, возгонов. Работают, совершенно не думая о том, что в любое мгновенье может произойти новый взрыв! Но больше трёх часов выдержать невозможно.

Опускаются в узкую лощину, стаскивают в неё рюкзаки, спальные мешки и собранные пробы. всё-таки хоть какое-то укрытие. Хотя и лощина-то возникла из этих огромных глыб, потому что их только что сюда набросало. При новом взрыве здесь не спасёшься. Но сейчас они не думают об этом. Натягивают тент. Отыскали снежник. Разжигают костёр.

Наконец вдвоём. Право побыть вместе она отработала честно. Сегодня её ночь. В этом каменном гробу их первая любовная ночь после разлуки. День их рожденья. Наконец-то! И всё вокруг, как при начале мира. И она торжествует женскую свою победу, и всё существо её полно ликования. «А вот и увела, а вот и увела». И в душе звучит Даргомыжский: «Нас венчали не в церкви…» «А вот и увела!»

Короткий сон. И утром снова к кратерам за пробами. На этот раз отбирают свежие пеплы, шлаки, вулканические бомбы. С небольшой передышкой работают дотемна. Собрали столько, что трудно поднять. Ирина стонет:

— Больше не могу.

Но Алёхин верен себе:

— Ничего, ничего, сможешь. Кажется, ведь ты помоложе меня.

До глубокой ночи отбирают пробы. Решают завтра поработать ещё день, а потом сброситься к океану. Под утро начинается дождь. Поднимается тайфун. Погода ничего хорошего не сулит и, кажется, испортилась надолго. Они уже совсем промокли. План нарушен. Здесь, на Курилах, диктует природа — и надо немедленно убираться. Сброситься к океану?.. Тайфун — смоет волна. Они выбирают менее опасный, но более длинный и более тяжёлый путь по тайге.

Нагруженные до предела пробами, мокрые насквозь, они еле двигаются, по колено проваливаясь в пепле. Тайга неузнаваема. Это пепловая пустыня. Оголённые, белые остовы деревьев. Кора их, как наждаком, срезана пеплом. Иногда просто обугленные стволы. И всё вокруг здесь будто бы до сотворения Земли или уже после её гибели. И мучительное чувство одиночества охватывает Ирину. Что с ней происходит…

Бредут они под тяжестью ноши, как выгнанные из рая. Бредут они, бредут, и мочит их дождь, и гонит их ветер. И ей начинает казаться, что уже целую вечность так они бредут, и нет конца пути, и так всегда будут они брести, и это наказание им за грехопадение. Такой одинокой, такой ничтожной кажется она себе перед бесконечностью пути, перед величием стихии земли и ветра, пепла и воды, жизнью и смертью. И стыдно ей становится за свою человеческую малость, за себя со всеми своими слабостями, самолюбием, кичливостью, со всем, что было в ней, есть и будет всегда, как пепел облепило, проникло в неё, колет, и трёт, и щекочет. И ветром его не обдуть, и дождём не смыть. Бредут они вдвоём, и ей начинает казаться, что она одна на целом свете. Одна затерялась среди пепловой пустыни, и от смертного страха в ней стынет кровь.