Кен Кизи - Демон Максвелла

Это приглашение оказывается для меня полной неожиданностью. Сайентологи и депривационные камеры? С другой стороны, возможность передохнуть от стычек с полицией и внутрикоммунных перебранок была очень заманчива. Однако прежде, чем я успеваю ответить, доктор, прислушиваясь, поднимает руку и останавливает меня:

— Вы ничего не слышите? Мужские голоса?

Я тоже прислушиваюсь. И когда шум его дыхания стихает, я различаю доносящийся из-за изгороди нарастающий топот, словно там идет потасовка взвода солдат. Или игра в бейсбол. Я сразу же понимаю, в чем дело, еще до того, как доктор устремляется к пролому. Это может быть только Хулиган.

Наш автобус в тихом зареве рассвета выглядит столь величественно, будто он плывет над землей, хотя двигатель выключен и Хулиган не сидит за рулем. Он бродит за стоянкой между поблескивающими лужами. Похоже, он уже где-то успел надыбать кислоты и теперь вальсирует за автобусом, швыряет молоток и несет какую-то высокооктановую ахинею.

— Невероятно, но вы все были свидетелями этого движения — одна сотая секунды, а может быть, еще быстрее! Ну и что вы на это скажете, зашоренные скептики? Вы видите, как работают синапсы и сухожилия всемирного чемпиона. Что? Еще раз? Он опять неудовлетворен. Похоже, он хочет повторить попытку и побить собственный рекорд. Три-четыре — считайте обороты — пять-шесть — кто первый? В какой руке? ...восемь-девять... в любой. Хулиган, какая разница... одиннадцать-двенадцать-тринадцать....

Он закидывает свое тяжелое орудие за спину и в последний момент ловит его между ног за мокрую от росы рукоятку. А если промахивается, то принимается вокруг него приплясывать, изображая отчаяние, проклиная собственную неуклюжесть, скользкую ручку и даже звезды — за то, что они его отвлекают.

— Промах! Но еще ничего не потеряно! Неужто его претензии тщетны? Стихии находят самое слабое место для своего вторжения. Или его смущают эти многоглазые звезды, пялящиеся на него? — и он снова наклоняется, поднимает из лужи молоток и, рассеивая брызги, начинает вращать его над головой. — Нет, только не он! Не прославленный Мокрорукий Хул! Уберите кинокамеры. Никаких съемок. Это акт самопожертвования...

Я уже неоднократно такое видел, и потому предпочитаю смотреть на доктора. Старик рассматривает это явление из-за изгороди с сосредоточенным вниманием интерна, наблюдающего за патологическим поведением пациента из-за стекла. Однако по мере того, как Хулиган усердствует все больше и больше, сосредоточенность сменяется изумлением.

— Это же и есть демон, — шепчет Вуфнер, — выпущенный из своего котла!

Он отступает от изгороди и поворачивается ко мне.

— Так, значит, доктор Дебори, все это не газетная утка? Вы занимаетесь его изгнанием с помощью химических средств? Очень впечатляюще. А как вы относитесь к угрозе побочных эффектов? — он кладет руку мне на плечо и с очень серьезным видом заглядывает в глаза. — Не превратит ли столь сильная доза человека в то самое, от чего он пытается избавиться? Ах, не смотрите на меня так! Я шучу. Насмешничаю. Эксперименты, которые вы проводите с вашим автобусным семейством, заслуживают самого пристального внимания...

И тут я замечаю, что внимание его уже отвлечено чем-то, что находится у меня за спиной. Это секретарша с маленьким зеленым чемоданчиком и большой розовой подушкой.

— ...но об этом в другой раз.

Он пожимает мне руку, желает спокойной ночи и обещает, что мы продолжим обсуждение этой загадки при первой же возможности. До вечера? Я польщено киваю, заранее предвкушая новую встречу с ним. Он советует мне немного поспать и бежит догонять девицу.

Я протискиваюсь сквозь изгородь и направляюсь к Хулигану, надеясь, что мне удастся его усмирить, и он даст мне спокойно поспать хотя бы пару минут. Не тут-то было. При виде меня он начинает скакать, как старая полковая лошадь.

— Шеф! Ты жив! Слава Тебе, Господи! Свистать всех наверх!

Я не успеваю дойти до автобуса, как он уже оказывается за рулем и заводит мотор. Я пытаюсь объяснить ему, что у меня назначена встреча с доктором, но Хулиган продолжает сигналить, автобус ревет, и постепенно к нему начинает подтягиваться разбредшийся народ. Кряхтя и жалуясь, все собираются как поросята к свиноматке, намекая на то, что можно было бы подождать до завтрака.

— Мы вернемся! — заверяет всех Хулиган. — Непременно! Только съездим купить тормозной жидкости, а то она у нас кончилась. Кажется, она называлась «Летящая Рыжая Кобыла», если я правильно помню. И тут же назад! Честно...

Вместо этого он сворачивает на грязную дорогу, на которую не рискнул бы ступить ни один лама, и увозит нас за несколько миль от шоссе, где совершенно случайно оказывается его старинный приятель, занимающийся перегонкой метилового спирта.

Эта старая кожистая ящерица дает нам массу советов, всучивает свое домашнее вино и знакомит со своей химической лабораторией. Но проходит целый день, пока Бадди достает инструменты, и неделя, прежде чем мы добираемся до Монтерея, запаиваем пробоины и возвращаем автобус на цивилизованное шоссе.

А встретиться с доктором Вуфнером мне довелось и того позже. Это произошло через десять лет — весной 1974-го в Диснейленде.

К тому времени в моей жизни много что изменилось. Изгнанный распоряжением суда из округа Сан-Матео, я вернулся со своей семьей (не автобусной, а той, члены которой носят мое имя) на старую ферму в Орегон. Автобусная семья рассеялась, и все разбрелись по своим местам. Бигима жила с «Благодарными мертвецами» в Марине. Бадди унаследовал маслобойню в Юджине. Доббс и Бланш по блату получили участок напротив нас, где и осели со своей малышней. А автобус был отправлен на овечье пастбище, где и ржавел после очередной аварии в Вудстоке. Передозировка в Мексике ничего не оставила от Хулигана, кроме мифа и горстки пепла. От моего гиганта-отца осталась лишь тень, и медицинская наука ничего не могла с этим поделать.

В остальном все шло вполне прилично. Я отбыл свой испытательный срок, и обвинение с меня было снято. Мне было возвращено право голоса. Голливуд решил снимать фильм по моему роману. Они хотели это делать прямо в больнице, где происходили события. Мне даже предложили написать сценарий.

Для его вящего правдоподобия продюсеры даже отвезли меня на лимузине в Портленд на встречу с главным врачом Малахием Мортимером. Доктор Мортимер был добропорядочным евреем лет пятидесяти, с седым хохолком на голове и живым певучим голосом. Он был похож на гида, показывая мне и толпе разодетых киномагнатов свою больницу.

Следуя за ним по обветшалым, неряшливым палатам, я вспоминал о том, как вывозил из них трупы, но самые острые воспоминания во мне пробуждали лязг тяжелых ключей, запах мочи и дезинфекции, и главное — лица. Любопытные взгляды в коридорах и из дверных проемов вызывали странное ощущение. Это нельзя было назвать воспоминанием, но в них было что-то бесконечно знакомое. Чувствуешь, что должен что-то сделать, но не знаешь, что именно. Эти голодные взгляды настолько отвлекали меня, что я начал останавливаться и пускаться в объяснения. Лица прояснялись. Похоже, их волновало, что их горестное положение будет использовано Голливудом. Они не возражали, раз доктор Мортимер считает это приемлемым.