Роже Гар - Жан Баруа

Жан. Это все равно что перейти в протестантство...

Шерц. Вот уж нет! Протестантская религия насквозь проникнута духом индивидуализма и анархии: она совершенно не соответствует нашей природе. Между тем католицизм - религия организованная, социальная... я бы сказал... проникнутая духом общности... Она отвечает человеческой природе!

Жан. Стало быть, полная свобода мысли?

Шерц. Нет, друг мой. У нас, католиков, никогда не будет права на такой разрыв...

Жан. Права?

Шерц (серьезно). Мы не имеем права отдаляться от других. Каким образом религия стала постепенно оказывать столь благотворное влияние на общество? Только благодаря общим усилиям людей. И если кто-либо остается в стороне, он ведет себя как индивидуалист.

Жан. Именно вы и ведете себя как индивидуалист!

Шерц (волнуясь). Вовсе нет! Каждый волен толковать символы сообразно собственному развитию, но нельзя забывать, что этим символам соответствуют обряды, соблюдаемые простыми людьми. Так мы не теряем связи с остальными католиками. Такой индивидуализм приносит лишь пользу...

Жан не отвечает.

Друг мой, подумайте о том, что значит религия для множества человеческих существ: для них она - единственная форма духовной жизни! Сколько их, тех, кто никогда не сможет пойти дальше иконы? И вы хотите из гордыни обособиться от них? Но ведь любое религиозное чувство исходит из одного источника: в основе его лежит некое томление, некий порыв души к беспредельному... Все мы равны перед лицом господа!

... Поступайте как я. Мне ведомы недостатки нынешней религии, но я не принимаю их во внимание. Ora patrem tuum in abscondito... [Молись отцу твоему втайне... (лат.)] Я полагаю, что все институты, созданные людьми, несовершенны. Я полагаю, что католическая вера для большинства людей наилучшая форма религии, ибо она действительно, в полном смысле слова, представляет собою ассоциацию. И я принимаю обряды, во-первых, потому, что сам черпаю в них силы, которых мне нигде больше не найти, а во-вторых, потому, что, соблюдая обряды, люди проникаются чувством религиозной общности, в которой они так нуждаются...

Аббат умолкает.

Они только что вошли в заполненные студентами коридоры Сорбонны.

Жан старается собраться с мыслями:

"Бесспорно одно - надо искать... До сих пор я делал все, что было в моих силах, лишь бы не думать; я полагал, что размышлением ничего не добьешься... Это ошибка: вернуться назад, к вере детских лет, нельзя. Да, это невозможно, у меня теперь нет никаких сомнений... Испробуем иной путь: пойдем вперед, осмыслим все заново, ведь Шерц...

Да, но ведь я убедился, что ровно ничего не знаю... Важнейшая задача узнать... Для этого надо потрудиться... Догматы... Мне знакома только их внешняя, обрядовая сторона. Аббат все время говорит о содержании, о содержании, скрытом за внешней формой... До сих пор форма скрывала от меня содержание... Доискиваться глубокого смысла догматов, который можно будет примирить с требованиями разума, - вот моя цель...

Это для меня единственная возможность снова обрести душевный покой..."

III

"Господину аббату Шерцу, преподавателю биологической химии в Католическом институте, Берн (Швейцария).

Париж, второй день пасхи.

Дорогой друг,

Благодарю Вас за сердечное участие, какое Вы проявляете к здоровью моего отца. Ему лучше. Но ему пришлось отказаться от приема больных и от чтения лекций; лишь по утрам он продолжает работу в больнице. Да и это ему уже не по силам. Тем не менее его коллеги полагают, что при надлежащем режиме можно не опасаться рецидива болезни раньше, чем через несколько лет.

Я запоздал с ответом; не сердитесь на меня - ведь я так занят эту зиму! Ваши письма доставляют мне все то же удовольствие; они напоминают мне о наших чудесных беседах по вечерам, два года назад, о наших споpax, о чтении вслух! Увы, мой добрый друг, все это кажется мне таким далеким... Не то чтобы я утратил благие плоды Вашего влияния на меня; пожалуйста, не беспокойтесь: мне кажется, Вы умиротворили меня навсегда и я на всю жизнь обрел по Вашей милости веру, глубоко осмысленную и спокойную, твердую в своей основе, приемлемую по форме - подлинную поддержку во всех моих делах. Но занятия медициной буквально не дают мне дух перевести, у меня нет даже времени заглянуть в какую-либо книгу не по моей специальности!

Я не могу этого сделать еще и потому, что не оставил занятий естественными науками, которые всегда захватывали меня неизмеримо сильнее, чем занятия медициной; я не хочу довольствоваться степенью лиценциата. Мой профессор усиленно уговаривает меня участвовать в будущем году в конкурсе студентов-медиков, желающих стажировать в больницах. Я же предпочел бы целиком посвятить себя подготовке к экзамену на степень магистра. Медицинская карьера для меня открыта; что же касается преподавания естественных наук, которое мне больше по душе, то это путь менее надежный. Не знаю, на что решиться. Ведь речь идет не только о моем будущем - Вы знаете, что от моего решения зависит еще одна судьба... Все эти волнения, которыми я не могу ни с кем поделиться, нередко омрачают мой душевный покой.

Я был счастлив узнать, что Вы наконец занимаетесь любимым делом. Жаль только, что Вы так редко пользуетесь отпуском. Когда-то мы снова увидимся? Думая об этом, я с трудом подавляю в себе эгоистическое чувство: я с грустью вспоминаю, чем была для меня Ваша дружба, которую мне так и не удалось ничем заменить.

До свидания, дорогой друг. Жду от Вас чистосердечного, обстоятельного письма и заверяю в своей горячей преданности.

Жан Баруа".

КОЛЬЦО

I

Майский день клонится к вечеру. Жан возвращается домой, в свою маленькую квартирку, где он живет с тех пор, как отец уехал из Парижа.

Под дверью письмо от г-жи Пасклен:

"Бюи-ла-Дам, воскресенье 15 мая.

Дорогой Жан,

Не знаю, что пишет тебе отец о своем здоровье, но меня оно очень тревожит: я недовольна его состоянием..."

Жан понурился. Зачем он только распечатал это письмо!

"С весны, особенно после приступа в апреле, отец сильно изменился. Он еще больше похудел. Не покидавшая его всю зиму бодрость теперь исчезла. Режим он почти не соблюдает; говорит, что обречен и никогда не поправится.

Тягостно видеть, как этот когда-то столь деятельный человек забросил все занятия и целыми днями сидит один в пустом огромном доме, где все напоминает ему о прошлом. Мы просили его поселиться у нас, - здесь он мог бы гулять в саду, - но он пожелал остаться у себя.

Как все это печально, мой милый мальчик. Я не хочу ничего скрывать от тебя..."

Руки Жана дрожат, слезы затуманивают взор.

"... Я боюсь, что близится день, когда отец уже не сможет встать с постели; вот почему я пишу тебе.

Мне известно, сколько горьких минут причинило вам, вашей семье, его безразличие к религии; я полагаю, что все мы, его старинные, близкие друзья, обязаны помочь ему найти выход из того плачевного положения, в каком он пребывает. И вот, с тех пор как отец поселился здесь, я пользуюсь каждым удобным случаем и завожу с ним разговор на эту важную тему. Необходимо, однако, чтобы и ты нам помог: в письмах к отцу ты должен с большой осторожностью затрагивать вопросы религии".