Роже Гар - Жан Баруа

Кажется, грозовой ветер разбрасывает листы. За два часа белые бабочки достигли в своем полете самых дальних кварталов, шоссе; они - на столах, в карманах людей.

Продавцы газет возвращаются, задыхающиеся, с пустыми руками. Двор снова наполняется людьми. Разливают вино. Развязаны последние пачки, они уже исчезают, их уносят.

Гудящий рой опять вырывается наружу, встряхивая в этот летний вечер город, оцепеневший от жары.

Толпа взволнована. Бульвары кишат народом.

Ночь в канун битвы...

Уже в тысяче мест мысли французов, разбуженные этой волной героизма, сталкиваются. Безудержный взрыв страстей всколыхнул сердце ночного Парижа.

БУРЯ

I

Новое помещение редакции "Сеятеля" на Университетской улице.

Ниже четырех окон бельэтажа прикреплены железные листы, на которых черными буквами по белому полю начертано: "Сеятель".

Небольшое помещение из пяти комнат. В первых двух - переписчики, служащие, деловая суета. Третья, побольше, служит залом для заседаний редакции. В комнате, выходящей во двор, - кабинет Баруа; рядом - комната для стенографистки.

17 января 1898 года. Пять часов вечера.

Редакционная комната: большой стол, на нем - чернильницы и бювары; на стене развернутый газетный лист: "Орор" {Прим. стр. 185} за 13 января, с письмом "Я обвиняю" {Прим. стр. 185}, и два напечатанных Роллем плаката, воспроизводящих жирным шрифтом заключительную часть письма Золя.

Баруа, Арбару, Крестэй, Брэй-Зежер, Порталь и другие сотрудники громко разговаривают.

- Кавеньяк {Прим. стр. 185} утверждает, будто Дрейфус признал себя виновным в утро перед разжалованием.

- Неправда!

- Однако я уверен, что он человек честный...

- Его убедили, будто есть показания того времени.

- К тому же, он не говорит, что видел документ!

Баруа. Как! С тысяча восемьсот девяносто четвертого года существует показание, настолько уличающее подсудимого, что достаточно его обнародовать, чтобы разом покончить со всей этой суматохой, - и за четыре года никто и не подумал предъявить такой документ суду?

Крестэй. Это бросается в глаза!

Баруа. Вот как все это происходило...

Сразу же воцаряется тишина.

Мне рассказывал Люс, он серьезно изучал дело. Вы увидите, как все это просто. Перед самым разжалованием Дрейфус в течение целого часа находился с Лебрен-Рено, капитаном республиканской гвардии. До последней минуты он уверял его в своей невиновности. Он даже заявил, что крикнет об этом во всеуслышание; испугавшись возможного скандала, капитан счел нужным предупредить полковника. Потом Дрейфус рассказал о новом испытании, аналогичном пресловутому диктанту, которому он подвергся несколько дней назад: министр, все еще надеясь получить доказательства, которые могли бы несколько успокоить его совесть, прислал в камеру к осужденному майора дю Пати де Клама спросить его, "не предложил ли Дрейфус Германии документы в патриотических целях", чтобы иметь возможность получить другие, более важные, - уже одно это смягчило бы его вину и повлекло бы более мягкое наказание, Лебрен-Рено, естественно, не знал об этом демарше. Дрейфус, который с минуты на минуту ожидал начала гражданской казни, был, понятно, в возбужденном состоянии; он говорил лихорадочно и довольно бессвязно. Легко понять, что слова его могли быть неверно истолкованы, неверно переданы, искажены при пересказе; отсюда и могла родиться история об обмене документов с заграницей. Что касается Лебрен-Рено, то он в ту пору ни разу не говорил о признаниях. Генерал Даррас запросил сразу же после разжалования, не произошло ли каких-нибудь чрезвычайных происшествий; ему ответили, что ничего особенного не произошло, и он сейчас же доложил об этом министру. На докладе Лебрен-Рено, представленном военному губернатору Парижа - этот доклад Люс видел своими глазами, - имеется пометка: "Ничего существенного". Неужели вы думаете, что если бы Лебрен-Рено выслушал какое-либо признание, то он не поторопился бы доложить об этом? И неужели военный министр, узнав на следующий день о смутных слухах, просочившихся в прессу, не был бы озабочен, если бы слухи эти были хоть сколько-нибудь обоснованы? Разве не отдал бы он тотчас же приказ о проведении нового следствия с тем, чтобы получить это решающее показание? Разве не попытался бы он заставить Дрейфуса сообщить дополнительные подробности, чтобы узнать - ведь это так важно для национальной безопасности, - какие же именно документы были переданы иностранной державе? Нет, право, чем больше размышляешь, тем яснее становится неправдоподобность всей этой истории с признанием.

Крестэй. Вы должны напечатать беседу с Люсом по этому поводу.

Баруа. Он находит, что время еще не наступило. Он ждет свидетельских показаний Казимир-Перье {Прим. стр. 187} на процессе Золя.

Юлия Вольдсмут (показываясь в дверях). Господина Баруа просят к телефону.

Баруа встает и выходит.

Зежер. Как бы то ни было, я думаю, что позиция Кавеньяка нам на руку.

Порталь. Нам на руку?

Зежер. Конечно. Подумайте только. Бывший военный министр торжественно заявляет в палате депутатов о существовании документа, решающего исход дела и неоспоримо свидетельствующего о виновности Дрейфуса. И вот, когда будет публично доказано, что все это - подлог, что документа, о котором идет речь, не существует, или если он даже и существует, то переделан задним числом в интересах обвинения, - тогда общественное мнение страны будет потрясено. Я готов в этом поручиться! В противном случае - Францию подменили!

Крестэй (печально). Подменили... Никогда вы не были так правы.

Порталь. Все это станет ясным на процессе Золя.

Баруа возвращается.

Баруа (взволнованно). Мне звонил Вольдемут... Он сейчас узнал, что Золя хотят привлечь к ответственности лишь за те обвинения, которые он высказал по адресу военного суда тысяча восемьсот девяносто четвертого года; все остальные выдвинутые им обвинения обходят молчанием. Не могу понять: с какой целью?..

Порталь (вставая). Это очень важно.

Крестэй. Но они не имеют права!

Порталь. Прошу прощения...

Крестэй. Что это изменит?..

Баруа. Дайте сказать Порталю.

Порталь. Это становится серьезным. Правительство старается всеми возможными средствами помешать разбирательству обвинений, выдвинутых Золя. Существует точная статья закона, по которой обвиняемый не может приводить никаких доказательств, выходящих за круг вопросов, указанных в судебной повестке. Другими словами, ограничивая рамки обвинения, выдвинутого против Золя, тем самым произвольно ограничивают рамки судебного разбирательства.

Крестэй. Таким способом смогут свести на нет всю защиту Золя.

Порталь. Безусловно!

Баруа. Чудовищно!.. Они хотят задушить процесс.