Вольфганг Шрайер - Похищение свободы

Не буду описывать нашу нервозность, хотя шансов ускользнуть от нас у Леандро Сандоваля, как мне казалось, не было. Даже парламентский служака, державший зонт над его головой, и тот входил в нашу группу.

— Что случилось? — прошипел Сандоваль, обращаясь к Бланке. — Что за выходка?!

Бланка, отвернув лицо в сторону, лишь молча кивнула, и Сандоваль сел в машину, не заметив подвоха. Если бы он вдруг промедлил, наши ребята в форме полицейских мигом втиснули бы его в машину.

Тяжело плюхнувшись на переднее сиденье, Сандоваль прошипел:

— Так что произошло, сокровище мое? — и вдруг окаменел — это Бланка приказала ему вести себя благоразумно, а я просунул в промежуток между передними сиденьями ствол пистолета и упер его в шею председателя.

Сандоваль повернулся в сторону полицейских, ожидая от них помощи, но те одарили его такой красноречивой усмешкой, что он мгновенно все понял. Он тяжело вздохнул и сник, сразу как-то уменьшившись в размерах.

— Выше голову! — приказал я ему. — Сиди так, будто ничего не произошло, и тогда все обойдется. — Что-то похожее я слышал в детективном фильме.

Пока все это происходило, парламентский служака привел вторую жертву — уже успевшего промокнуть под дождем Фернандо Урбино.

— Господин председатель, — пролепетал тот, услужливо кланяясь Сандовалю, — вы желали что-то сказать мне?

— Пусть сядет в машину, — шепотом подсказал я Сандовалю.

— Садитесь в машину, — безразличным тоном бросил тот.

Урбино, видимо, не понял сказанного, но кивок шефа словно подтолкнул его. В этот момент парламентский служака распахнул перед ним дверцу машины и, пропустив вперед, сел рядом с ним.

Бланка выжала газ.

— Куда мы едем, мой господин? — удивленно спросил Урбино, от которого пахло сыростью и еще неизвестно чем. — А кто эти господа?

— Они мне пока что не представились, — ответил Сандоваль, из чего можно было сделать вывод, что он уже взял себя в руки.

— Да, но… Что все это значит?

— Мы — партизаны, — громко пояснил я.

— Вы еще раскаетесь в этом, — проворчал Сандоваль.

Этот диалог закончился тем, что я завязал заложникам глаза, а на повязки надел большие темные очки.

Бланка тем временем выехала на южное направление. Все шло гладко, слишком гладко, как мне казалось.

Прибыв на виллу, мы поместили заложников в отдельные подвалы, которые Хорхе заранее оборудовал под камеры для заложников и под каморку для охраны. Не исключено, что захваченные все же слышали шум транспорта, доносившийся со стороны шоссе. Никакие другие шумы не помогли бы им определить свое местонахождение.

Пока мы поджидали машину, на которой должны были привезти третьего заложника, Леандро Сандоваль достал из кармана серебряную табакерку и, вынув из нее тонкую сигару, попросил у меня огня. В свете пламени зажигалки я рассмотрел его более внимательно. Его голова, казалось, была посажена прямо на крупное туловище, как ни странно, лишенное живота. Несмотря на свой солидный вес, Леандро был очень подвижен. По тому, как он держал в пальцах сигару и раскуривал ее, чувствовалась внутренняя уверенность. Движения его были плавными, глаза блестели, виски посеребрила седина. Он все еще молчал, хотя мне почему-то казалось, что некоторое время спустя он начнет действовать на нервы тем, кому придется его охранять. С подобными типами мне уже приходилось сталкиваться. Обычно это были очень энергичные люди, которые могли бы управлять страной, если бы не ставили собственные интересы выше государственных.

Положение Урбино было более сложным. Мы прозвали его Доном Фернандо. Несмотря на результаты выборов, он все еще оставался коммерческим директором государственного телевидения и лично руководил пятым телевизионным каналом. Это он ввел в обиход выспренные выступления перед телезрителями, стремясь произвести впечатление манерой говорить.

Вопреки скепсису и показному престижу выглядел он довольно жалко и все время капризничал: то его не устраивало слишком маленькое помещение, то оно казалось ему слишком сырым, а матрац, на котором он спал, слишком тонким, а он, видите ли, страдал от ревматизма. Попросив у охранника листок бумаги, он написал на нем довольно длинный список лекарств, которые были ему необходимы, чтобы пережить тяжелые дни. Своими многочисленными жалобами он нас просто измучил.

Однако самое досадное ждало нас впереди. Ночью Серхио Каталан привез наконец-то третьего заложника. Выяснилось, что доставить его к нам оказалось делом сложным, поскольку полиция успела оцепить столицу. Заложник к тому же был вооружен и, чтобы утихомирить его, пришлось стукнуть рукояткой пистолета по голове. Так же нелегко было отделаться от преследователей, а затем, сменив две автомашины, доставить этого типа к врачу…

Короче говоря, выполняя задание, Серхио прибег к насилию и тем самым испортил операцию: полиция узнала о похищении за день до заседания конгресса.

И все же самое скверное заключалось в том, что по ошибке в качестве заложника захватили совершенно другого человека. Когда его привезли ночью, да еще с забинтованной головой, и высадили из машины посреди темного двора, мы тоже не сразу его узнали, а когда рассмотрели, то обнаружили, что это не кто иной, как Гектор Кордова, преподаватель финансового и рабочего права, целый год учивший нас.

Возник вопрос: как профессор мог попасть во дворец правительства? Оказалось, что в конце концов он набрал необходимое количество голосов в своем избирательном округе и прошел в парламент. И вот теперь мы захватили его, нашего друга, в качестве заложника. Нам ничего не оставалось, как расстаться с Серхио. Вернув ему три комплекта полицейской формы, которые он нам передал, мы отпустили его домой, недоумевая, как же такое могло случиться.

Несчастная жертва сама поведала нам об этом. Дело в том, что у профессора Кордовы не было собственного автомобиля, чем он даже гордился, и потому, выйдя из здания парламента под дождь, он попросил одного из своих коллег по партии подвезти его до дома. Этим другом как раз и был тот человек, которого предстояло похитить Серхио, но последний принял его за шофера, а Кордову за похищаемого.

Рассказывая все это, профессор по голосу узнал Бланку и меня. Нам ничего не оставалось, как, сняв с головы капюшоны, открыть свои лица и принести профессору извинения.

— Теперь я могу уйти? — сухо спросил он, так и не пожаловавшись на грубое обращение, считая, видимо, что это мелочи.

— К сожалению, нет, профессор, — объяснил я ему. — Вас сразу арестуют, а молодчики из полиции вытянут из вас все, что их интересует.

— А я скажу, что никого не узнал… Да и молчать я умею.