Джон Голсуорси - Братство

Выбеленные стены, стоило к ним) прислониться, пачкали, как то знала Сесилия, пол был без ковра и в пятнах. В комнате имелись еще небольшая газовая плита и на ней кое-какая кухонная посуда, да еще столик без скатерти и вместительный посудный шкаф. Ни портьер, ни картин, ни каких бы то ни было украшений, только у окна - старинное, обитое золоченой кожей кресло. Сесилия никогда в него не садилась: ей приятнее было смотреть на этот единственный оазис в пустыне.

- Ветер сегодня восточный, папа. Тебе, вероятно, ужасно холодно, ведь здесь не топлено.

Мистер Стоун отошел от конторки и встал так, чтобы свет падал на лист бумаги, который он держал в руке. Сесилия почувствовала всегда сопутствующий отцу запах золы и печеного картофеля. Мистер Стоун заговорил:

- Послушай, я тебе прочту: "В состоянии общества тех дней, облагороженном названием цивилизации, единственным источником надежды было неумирающее мужество. Среди тысячи разрушающих нервы обычаев - среди питейных заведений, патентованных лекарств, неосвоенного хаоса изобретений и открытий, - когда сотни говорунов вещали со своих кафедр о том, во что верила лишь ничтожная часть населения, а тысячи писак сегодня писали то, что через два дня уже никто не читал, когда люди запирали животных в клетки и заставляли медведя плясать жигу на забаву детям и каждый старался одолеть другого, когда, короче говоря, люди, как комары над загнившей лужей в летний вечер, кружились, не имея ни малейшего понятия, зачем они это делают, мужество продолжало жить... То был единственный просвет в долине мрака".

Он умолк, потому что дочитал последнее слово на листе, но ему явно хотелось продолжать. Он шагнул к конторке. Сесилия поспешно спросила:

- Можно закрыть окно, папа?

Мистер Стоун мотнул головой; Сесилия увидела, что в руке у него второй исписанный лист. Она встала, подошла к отцу и сказала:

- Папа, я хочу с тобой поговорить.

Она взялась рукой за шнур, которым был подпоясан его халат, и потянула за кисть.

- Осторожно, - сказал мистер Стоун. - На нем держатся брюки.

Сесилия отпустила шнур. "Отец просто невозможен", - подумала она.

А мистер Стоун, поднеся лист поближе к глазам, начал снова:

- "Однако найти тому причину было нетрудно..."

Сесилия сказала в отчаянии:

- Это насчет той девушки, которая приходит к тебе писать под диктовку.

Мистер Стоун опустил лист и стоял, весь немного согнувшись; уши у него двигались, будто он хотел отогнуть их назад, голубые глаза, в которых возле крохотных черных зрачков лежали белые пятнышки света, уставились на дочь.

"Вот теперь он слушает", - подумала Сесилия и заторопилась.

- Она в самом деле тебе необходима? Ты не мог бы обойтись без нее?

- Обойтись без кого?

- Без той девушки, которая приходит к тебе писать под диктовку.

- Но почему?

- По той простой причине...

Мистер Стоун опустил глаза, и Сесилия увидела, что он снова поднял лист и держит его уже почти на уровне груди.

- Разве она пишет лучше, чем могла бы писать любая другая девушка? быстро проговорила Сесилия.

- Нет.

- В таком случае, папа, сделай мне одолжение: найми кого-нибудь другого. Я имею серьезные основания просить тебя, и я...

Сесилия умолкла: губы и глаза ее отца двигались, он, несомненно, читал про себя.

"С ним можно потерять терпение, - подумала она. - Он ни о чем не думает, кроме как о своей несчастной книге".

Заметив молчание дочери, мистер Стоун опустил лист и терпеливо ждал, что она скажет дальше.

- О чем ты меня просила, дорогая? - спросил он.

- Папа, умоляю тебя, послушай же, ну хоть одну минуту!

- Да, конечно,

- Я говорю о девушке, которая приходит к тебе писать под диктовку. У тебя есть основания желать, чтобы приходила именно она, а не какая-либо другая девушка?

- Да, - сказал мистер Стоун.

- Какие же именно?

- У нее нет друзей.

Сесилия не ожидала столь нелепого ответа; она опустила глаза, не зная, как отнестись к этому. Молчание длилось несколько секунд, и вот снова послышался голос мистера Стоуна, теперь уже более громкий.

- "Однако найти тому причину было нетрудно. Человек, выделившийся среди других обезьян своим стремлением познать, с самого начала был вынужден закалить себя против опасных последствий познания. Как звери, подвергающиеся суровому воздействию арктического климата, все больше обрастали мехом по мере снижения температуры, так у человека становилась все толще его броня мужества, чтобы он мог выдерживать острые уколы собственной своей ненасытной любознательности. В те времена, о которых идет речь, когда непереваренные знания огромными полчищами ринулись на штурм, человек страдал ужаснейшей диспепсией, нервная система его была вконец измотана, а мозг крайне возбужден; и выжил он только в силу способности вырабатывать в себе новое и новое мужество. Как ни мало героичны (в ту пору всеобщего мелкого соперничества) кажутся его деяния, никогда еще, однако, человечество, взятое в массе, не проявляло себя более мужественным, ибо никогда еще оно так не нуждалось в мужестве. Показатели того, что это отчаянное положение осознавалось самим обществом, многочисленны. Небольшая секта..."

Мистер Стоун умолк; взгляд его снова уперся в край листа, я он поспешно двинулся к конторке. Но в тот момент, как он снял камень с третьего листа и взял лист в руки, Сесилия воскликнула:

- Папа!

Он остановился и повернулся к дочери. Сесилия увидела, что он сильно покраснел; вся ее досада исчезла.

- Папа, я относительно той девушки...

Мистер Стоун, казалось, размышлял.

- Да-да, говори, - сказал он.

- Мне кажется, Бианке неприятно ее присутствие в доме.

Мистер Стоун провел ладонью по лбу.

- Прости, дорогая, что я стал читать тебе вслух, - проговорил он, иногда для меня это такое облегчение...

Сесилия подошла к нему и с трудом удержалась, чтобы снова не потянуть за шнур с кистями.

- Ну, конечно, дорогой, - сказала она, - я отлично понимаю.

Мистер Стоун посмотрел ей прямо в лицо, и под этим взглядом, который, казалось, пронизывал ее насквозь и видел что-то находящееся за ней, Сесилия опустила глаза.

- Как странно, что ты моя дочь, - сказал мистер Стоун.

Сесилии и самой это часто казалось непостижимым.

- В атавизме много такого, о чем мы пока еще ничего не знаем, - сказал мистер Стоун.

- Папа, но, право же, послушай одну минуту! - воскликнула Сесилия с горячностью. - Дело действительно серьезно.

Она отвернулась к окну; еще немного, и она бы расплакалась.

- Я постараюсь, дорогая, - смиренно проговорил мистер Стоун.

Но Сесилия думала: "Надо проучить его. Слишком уж он поглощен собой" и продолжала стоять не двигаясь, вздернув плечи и тем показывая, как сильно она раздражена.

В окно она видела нянек, везущих в колясках младенцев в Кенсингтонский сад, и видела также, что няньки смотрят не на младенцев, а либо высокомерно друг на друга, либо с тайным вожделением на проходящих мужчин. Они, конечно, тоже заняты только собой! Сесилия испытывала приятное удовлетворение оттого, что заставила стоящего за ее спиной худого, сгорбленного старика осознать свой эгоизм.