Джон Голсуорси - Фриленды

Тишина сперва показалась ей мертвой. Потом где-то стукнула тяжелая дверь и раздалось шарканье ног, топот стал громче, громче, а потом тише; раздались слова команды, топот стал еще тише, а потом затих совсем. Снова наступила мертвая тишина. Недда прижала руки к груди. Она дважды сложила цифры на доске, сумма оба раза получилась одна и та же. Вон летит муха... две мухи! Как приятно на них смотреть - они носятся по воздуху, догоняя друг друга! А в камерах бывают мухи? Наверно, туда не залетит и муха, там нет ничего живого, одни каменные стены и деревянная скамья. Ничего живого, кроме того, что у тебя в душе. Как это ужасно! Даже часы не тикают и птицы не поют. Тихо, мертво, хуже, чем здесь, в этой комнате! Что-то коснулось ее ноги. Она вздрогнула и посмотрела вниз. Котенок. Господи, как хорошо! Маленький, рыжеватый, уродливый котенок. Он, наверно, пробрался в дверь. Значит, ее не заперли! Видно, у нее разыгрались нервы, если ей это пришло в голову. Почесав котенка за ухом, Недда постаралась овладеть собой. Она не позволит себе больше распускаться. Это нехорошо по отношению к Диреку, незачем ей было сюда приходить, если она не сумеет приободрить бедного Трайста. Дверь отворилась, и послышался голос надзирателя:

- Четверть часа, мисс. Я буду здесь, за дверью.

Она увидела, что в комнату вошел высокий небритый человек, и протянула ему руку.

- Я двоюродная сестра мистера Дирека, мы думаем пожениться. Он был болен, но теперь выздоравливает. Мы предполагали, что вам хочется знать, как он себя чувствует. - Говоря это, она думала: "Какое трагическое лицо! Я не могу смотреть ему в глаза!"

Он пожал ей руку, сказал: "Спасибо, мисс!" - и продолжал стоять все так же неподвижно.

- Прошу вас, сядем и поговорим.

Трайст подошел к парте и сел, опустив руки между колен, словно мял воображаемую шапку. Он был одет в обычный праздничный костюм батрака, и его жесткие, пыльного цвета волосы не были коротко острижены. Квадратное лицо осунулось, глаза глубоко запали, отчего скулы, подбородок и мясистые губы стали как-то особенно выделяться, придавая его облику что-то дикое, даже зверское; но по-собачьи тоскливые глаза вызывали у Недды такую жалость, что она не могла его бояться.

- Дети у вас просто прелестные, мистер Трайст. Бидди растет на глазах. Они никому не причиняют хлапот, прекрасно себя чувствуют. Бидди умеет с ними справляться.

- Она хорошая девчушка. - Толстые губы произносили слова с трудом, словно уже разучились говорить.

- Вам передают газеты, которые мы вам посылаем? У вас есть все, что нужно?

Минуту казалось, что он не собирается отвечать, потом, помотав головой, он сказал:

- Мне ничего не нужно, только бы выйти отсюда!

Недда беспомощно пробормотала:

- До суда остался всего месяц. А мистер Погрем вас навещает?

- Да, он приходит. Он ничего не может поделать.

- Ну, не отчаивайтесь! Даже если вас не оправдают, вы все равно скоро отсюда выйдете! Не отчаивайтесь!

Она тихонько дотронулась до его руки. Ее сердце мучительно сжималось: такой он был грустный.

Он сказал, с трудом выговаривая слова: - Спасибо вам. Я должен отсюда выйти. Долго я здесь не выдержу, сил моих больше нет. Не привык я к этому, я ведь всегда жил на чистом воздухе, в движении, вот в чем дело. Но вы ему, мисс, ничего не говорите. Вы ему скажите, что я поживаю хорошо. Не говорите ему того, что я вам сказал. Нечего ему из-за меня расстраиваться. Мне это не поможет,

Недда пробормотала:

- Хорошо, хорошо, я ему не скажу!

Но тут она услышала слова, которых так боялась:

- Как вы думаете, мисс, они меня выпустят?

- Да, думаю, что да, надеюсь! - Но она не решилась посмотреть ему в глаза и, услышав, как он шаркнул подошвой по полу, поняла, что он ей не поверил.

Он медленно произнес:

- Я ведь в то утро и не думал ничего делать. На меня вдруг что-то нашло, когда я глядел на сено.

Недда тихонько ахнула. А вдруг человек за дверью его слышит?

Трайст продолжал:

- Если они меня не выпустят, я не вытерплю. Это свыше человеческих сил. Я спать не могу, есть не могу, ничего не могу. Я не вытерплю. Умереть ведь недолго, если на это решиться.

Недде стало дурно от жалости, она поднялась и подошла к нему. Потом, поддавшись порыву, с которым она не могла совладать, Недда схватила его огромную руку и сжала ее в своих.

- Ну пожалуйста, потерпите, будьте мужественны, подумайте о будущем! Я уверена, что когда-нибудь вы будете так счастливы!

Он поглядел на нее странным, долгим взглядом.

- Да, когда-нибудь я буду счастлив. Вы из-за меня не расстраивайтесь!

Недда увидела, что в дверях стоит надзиратель.

- Простите, мисс, но время кончилось.

Трайст встал и, не говоря ни слова, вышел.

Недда опять осталась вдвоем с рыженьким котенком. Стоя под окном, закрытым решеткой, она вытирала мокрые щеки. Почему, почему должен человек так страдать? Страдать так долго, так страшно? И как могут люди изо дня в день, из года в год смотреть на то, как страдают другие?

Когда надзиратель вернулся, чтобы ее проводить, у нее не было сил с ним говорить или даже смотреть на него. Она шла, судорожно сжав руки и уставившись в землю. Выйдя за двери тюрьмы, Недда глубоко вздохнула. И вдруг в глаза ей бросилась надпись на углу переулка, куда выходила тюрьма: "Аллея любви"!

ГЛАВА XXXIII

Доктор категорически приказал отправить больного к морю, но избегать всяких волнений, солнца и ярких красок; поэтому Дирек с бабушкой поехали в такое место на взморье, где всегда было сумрачно, а Недда вернулась домой, в Хемпстед. Это произошло в конце июля. Две недели, проведенные в полном безделье на английском морском курорте, поразительно укрепили здоровье юноши. Фрэнсис Фриленд, как никто, умела отвлекать внимание от темных сторон жизни, особенно "не вполне приличных". Поэтому они никогда не разговаривали о батраках, забастовке или о Бобе Трайсте. Зато Дирек только об этом и думал. Он не мог ни на минуту забыть о приближающемся суде. Он думал о нем, купаясь; думал, сидя на серой пристани и глядя на серое море. Он думал о нем, шагая по серым, мощенным булыжником улочкам и когда уходил на мыс. И для того, чтобы больше о нем не думать, он ходил до изнеможения. К несчастью, голова продолжает работать даже тогда, когда отдыхают ноги. Во время еды он сидел за столом против Фрэнсис Фриленд, и та испытующе поглядывала на его лоб.

"Милый мальчик выглядит гораздо лучше, - размышляла она, - но на лбу, между бровями, у него появилась морщинка, какая жалость!"

Ее беспокоило и то, что щеки его за это время недостаточно округлились, - хотя она больше всего на свете не выносила толстых щек, символизирующих то, что она, как истый стоик, ненавидела, - непростительную распущенность! Поражала ее и его необычайная молчаливость; она без конца ломала себе голову, придумывая интересные темы для разговора, и часто себя упрекала: "Ах, если бы я была поумнее!" Конечно, он скучает без милочки Недды, но ведь не из-за нее же у него появилась эта морщинка! Его, наверно, мучают мысли о тех, других делах. Нехорошо, что у него такое грустное настроение, это ему мешает поправляться. Привычка не требовать невозможного, необходимая старикам и особенно старухам, - или хотя бы не показывать виду, что требуешь невозможного, - давно научила Фрэнсис Фриленд весело болтать на всякие незначащие темы, как бы тяжело ни было у нее на сердце. А сердце у нее, по правде говоря, часто ныло, но нельзя ведь было давать ему волю и портить другим жизнь. Как-то раз она сказала Диреку: