Джон Голсуорси - Последняя глава (Книга 2)

- Ну, для гарема достаточно иметь деньги.

- Динни, откуда такой цинизм? Мужчины любят, чтобы их прихоти были освящены церковью. Но вряд ли у Дезерта были такие побуждения, - он, если мне не изменяет память, человек разборчивый.

- А разве так уж важно, какая у человека вера? Важно, чтобы люди не мешали друг другу жить.

- Да, но взгляды мусульман на права женщины довольно первобытны. Если жена неверна, мужу ничего не стоит заживо ее замуровать. Когда я был в Маракете, там был один шейх... зверь, а не человек.

Динни зябко повела плечами.

- С незапамятных времен самые чудовищные злодеяния на земле творила религия. Интересно, для чего Дезерт принял мусульманство - неужели для того, чтобы попасть в Мекку? Не думаю, чтобы он верил во что бы то ни было. Однако почем знать, - семейка у них диковатая.

А Динни в это время думала: "Не могу и не буду о нем судачить!"

- А много ли людей в наши дни на самом деле религиозны?

- В северных странах? Трудно сказать. У нас - не больше десяти пятнадцати процентов взрослых. Во Франции, и вообще на юге, где есть крестьянство, - гораздо больше, по крайней мере там они делают вид, что верят в бога.

- Ну, а из тех, кто сегодня был здесь?

- Большинство из них возмутилось бы, если бы им сказали, что они плохие христиане, и большинство из них возмутилось бы еще больше, предложи им раздать половину имущества бедным, а это доказывает, что они всего-навсего благодушные фарисеи или саддукеи, не помню толком, кто именно.

- А ты сам христианин?

- Нет, дорогая, на худой конец - конфуцианец, то бишь последователь философа-моралиста. В Англии большинство людей моего круга скорее конфуцианцы, чем христиане, хоть они этого и не знают. Во что они верят? В предков, в традиции, почитание родителей, в честность, воздержанность и хорошее обращение с животными и людьми, которые от тебя зависят. Верят, что неприлично быть выскочкой и что нужно стоически относиться к боли и смерти...

- Чего же больше желать, - прошептала Динни, морща нос, - не хватает только любви к прекрасному...

- Поклонение красоте? Ну, это зависит от темперамента.

- А разве не это сеет рознь между людьми?

- Да, но тут уж ничего не поделаешь, - нельзя заставить человека любить заход солнца.

- Ты мудрый, дядя, - сказала молодая племянница, - пойду-ка я пройдусь, чтобы протрясти свадебный пирог.

- Пойду-ка я вздремну, чтобы прогнать хмель от шампанского.

Динни очень долго гуляла. Ей теперь было странно гулять одной. Но цветы в парке ласкали глаз, вода в пруду блестела, как зеркало, стволы каштанов горели в лучах заката. И она покорилась своему чувству, и чувство это было любовь.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Вспоминая потом о второй прогулке по Ричмонд-парку, Динни так и не могла припомнить, выдала ли она себя, прежде чем он сказал:

- Если вы верите в брак, Динни, выходите за меня замуж.

У нее перехватило дыхание, она бледнела все больше и больше; потом кровь сразу бросилась ей в лицо.

- Не понимаю. Вы же меня совершенно не знаете...

- Вы мне напоминаете Восток. В него либо влюбляешься с первого взгляда, либо так никогда его и не полюбишь, но узнать его все равно никому не дано,

Динни покачала головой:

- Ну, во мне-то нет ничего загадочного.

- Я никогда не пойму вас до конца. Как статуи на лестнице в Лувре. Но вы мне еще не ответили, Динни.

Она протянула ему руку и кивнула.

- Вот это быстрота и натиск! - сказала она.

И сразу же его губы прижались к ее губам, и тут Динни потеряла. сознание.

Это был самый необъяснимый поступок за всю ее жизнь, и, почти сразу же придя в себя, она так ему и сказала.

- Ну какая же вы прелесть...

Если прежде его лицо казалось ей странным, каким же оно стало теперь? Губы, обычно сжатые в язвительной усмешке, были полуоткрыты и дрожали, взгляд горел, не отрываясь от ее лица; подняв руку, он откинул назад волосы, и она впервые заметила на лбу у него шрам. Солнце, луна, звезды - вся вселенная словно замерла, пока они глядели друг другу в глаза.

Наконец она сказала:

- Все не как у людей. Вы за мной не ухаживали, и даже меня не соблазняли.

Он засмеялся и обнял ее. Динни прошептала: - "И сидели двое юных влюбленных, окутанные блаженством". Бедная мама!

- А она у вас хорошая?

- Чудная. К счастью, она любит отца.

- Что за человек ваш отец?

- Самый милый генерал на свете.

- А мой отец - затворник. Вам не придется к нему привыкать. Брат у меня - осел. Мать сбежала, когда мне было три года; сестер у меня нет. Но вам будет трудно с таким непоседливым эгоистом, как я.

- "Куда пойдешь ты, пойду и я". По-моему, нас видно вон тому старому джентльмену. Он напишет в газету о безобразиях в Ричмонд-парке.

- Наплевать!

- Мне тоже. Первый час бывает раз в жизни. А я то думала, что он для меня так и не наступит.

- Вы никогда не были влюблены?

Она покачала головой.

- Вот хорошо! Когда же, Динни?

- А вы не думаете, что не мешало бы известить об этом родных?

- Наверно. Но они не захотят, чтобы вы выходили за меня замуж.

- Еще бы, ведь вы куда знатнее меня!

- Где уж нам! Ваша семья ведет родословную с двенадцатого века. А мы только с четырнадцатого. И я бродяга - и автор желчных стихов. И они догадаются, что я захочу увезти вас на Восток. К тому же у меня всего полторы тысячи в год и почти никаких надежд на наследство.

- Полторы тысячи в год! Отец, может, выкроит для меня двести, - он столько дал Клер.

- Ну, слава богу, хотя бы ваше богатство не будет нам помехой.

Динни доверчиво подняла на него глаза.

- Уилфрид, мне говорили, что вы перешли в мусульманство. Мне это все равно.

- Но им это будет не все равно.

Лицо, его потемнело и стало напряженным. Она крепко сжала его руку.

- В поэме "Леопард" вы писали о себе? Он молча пытался вырвать свою руку.

- Ну скажите, о себе?

- Да. Это было в Дарфуре. Меня заставили арабы-фанатики. Я отрекся, чтобы спасти свою шкуру. Можете теперь послать меня к черту!

Динни насильно прижала его руку к себе.

- Что бы вы ни сделали, это не имеет значения. Вы - ведь это вы! - К величайшему ее смущению и радости, он упал на колени и уткнулся лицом в ее колени. - Милый мой! - сказала она. Материнская нежность пересилила более пылкие чувства. - Кто-нибудь знает об этом, кроме меня?

- На восточных базарах известно, что я перешел в мусульманство, но там думают, что я это сделал по доброй воле.

- Я ведь понимаю, что на свете есть вещи, за которые вы готовы умереть, и этого для меня достаточно. Поцелуйте меня!

Пока они сидели в парке, приблизился вечер. Тени дубов стали длинными и добрались до их бревна; четкая грань солнечного света на молодом папоротнике уходила все дальше; неспешно прошли на водопой несколько оленей. Ясно-голубое небо с белыми приветливыми облачками тоже стало сумеречным; изредка долетал терпкий смолистый запах листьев папоротника и сережек конского каштана; выпала роса. Бодрящий, напоенный ароматами воздух, ярко-зеленая трава, голубые дали, разлапистая надежность дубов придавали этому любовному свиданию что-то неповторимо английское.