Джон Голсуорси - Сильнее смерти

Джип понимала, что подурнела и стала для него непривлекательной; да и могло ли быть иначе: он так неуравновешен, так нетерпим ко всякому уродству! А что до более глубоких чувств к ней - были ли они у него? Он ведь никогда ни от чего не отказывался, ни в чем и никак не жертвовал собой. Если бы она любила, ей самой хотелось бы чем-нибудь пожертвовать для любимого; но теперь, нет, она никогда не будет любить! И все-таки он как будто тревожился за нее. Это было для нее загадкой! Но ей, может быть, недолго придется ломать голову над загадками; все чаще Джип охватывало предчувствие, что она умрет; и временами она думала, что умереть будет для нее счастьем. Жизнь обманула ее, вернее, она сама обманула себя. Неужели всего год прошел с того восхитительного дня на охоте, когда она, отец и тот молодой человек с чуть дерзкой улыбкой, вырвавшись вперед, мчались по полю, - с того рокового дня, когда, как с неба, свалился Фьорсен и сделал ей предложение? Ей очень захотелось в Милденхэм - укрыться там от всего, быть только с отцом и Бетти.

Она уехала туда в начале ноября.

К ее отъезду Фьорсен отнесся как утомленный ребенок, не желающий идти спать. Он не мог вынести мысли, что она будет где-то далеко от него; но как только она уехала, он устроил попойку в духе подлинной богемы. Около пяти утра он проснулся "с ужасным ощущением холода в сердце", как писал он Джип на следующий день, "с ужасным ощущением, моя Джип; я часами шагал взад и вперед по комнате" (на самом деле, не более получаса). "Как могу я вытерпеть разлуку с тобой в такое время? Я чувствую себя заброшенным". Еще через день он уже был с Росеком в Париже. "Мне стал невыносим, - писал он, - вид наших улиц, сада, нашей комнаты. Вернувшись, я буду жить у Росека. Когда придет срок, я приеду; я должен приехать к тебе". Но Джип, прочитав это письмо, сказала Уинтону: "Отец, когда это случится, не посылай за ним. Я не хочу, чтобы он был здесь".

Эти письма разрушили в ней надежду на то, что в ее муже еще сохранилось что-то доброе и красивое, как звуки, которые он извлекает из своей скрипки. И все-таки ей еще казалось, что письма эти в своем роде искренни, что в них есть нечто трогательное, какое-то настоящее чувство.

В Милденхэме ее перестали мучить безнадежные мысли о себе; появилось желание жить - от ощущения новой жизни, которую она в себе носила. Она впервые поняла это, когда вошла в свою старую детскую, где все сохранилось таким, как в то время, когда ей было восемь лет: старый красный домик для кукол с открывающейся боковой стеной, откуда были видны все этажи; выцветшие широкие жалюзи, падавшие со стуком, который она слышала сотни раз; высокая каминная решетка, у которой она так часто лежала на полу и, опершись подбородком на руки, читала сказки братьев Гримм, или "Алису в стране чудес", или рассказы из истории Англии. Ее ребенок тоже будет жить здесь, среди всего этого, привычного и знакомого. И ее охватило желание, вернее, это была безудержная прихоть - встретить свой час здесь, в старой детской, а не в комнате, где она спала девушкой; здесь спокойнее, удобнее! Пробыв в Милденхэме с неделю, она велела Бетти перевести себя в детскую.

В доме никто не был так спокоен, как сама Джип. Бетти ходила с заплаканными глазами. Миссис Марки никогда не готовила таких плохих супов. Ее муж стал безудержно болтлив. Уинтон бродил по дому, не находя себе места. В его голосе, обычно размеренном и холодном, теперь явно слышалась тревога, которую он носил в сердце. А Джип чувствовала себя превосходно оттого, что все так любили ее и беспокоились о ней. Она все сидела, уставившись на огонь темными глазами, немигающими, словно у ночной совы, и думала, чем она сможет отблагодарить отца, который чуть не лишил себя жизни в то время, когда она появилась на свет.

ГЛАВА X

С того дня, как приехала сиделка, Уинтон забросил охоту и не уходил из дому больше чем на полчаса. Он не верил врачам, но это не мешало ему каждое утро вести десятиминутный разговор со старым доктором, который лечил Джип от свинки, кори и прочих детских болезней. Старик Ривершоу был живым и забавным памятником давних времен. У него были багровые щеки, венчик крашеных волос вокруг лысины, выпученные, налитые кровью серые глаза, и от него всегда пахло прорезиненным плащом. Ростом он был мал, страдал одышкой, пил портвейн, нюхал табак, читал "Тайме", говорил сиплым голосом и приезжал в крохотном экипаже, запряженном дряхлой вороной лошадью. Но он был искусным лекарем и умел побеждать различные болезни; его ценили и как хорошего акушера, с легкой рукой при родах. Каждое утро, ровно в двенадцать, слышался скрип колес его экипажа. Уинтон наливал в графин портвейна, доставал жестянку с бисквитами и стакан. И едва доктор возвращался от Джип, он спрашивал:

- Ну, доктор? Как она?

- Прекрасно; просто превосходно!

- Опасаться нечего?

Не сводя глаз с графина, доктор бормотал:

- Состояние сердца великолепно... немножко... гм... ну, это пустяки! Все идет своим чередом. Вот так!

- Стакан портвейна, доктор?

Доктор неизменно изображал приятное удивление.

- Прохладный денек... Да, пожалуй... - Он сморкался в ярко-красный батистовый платок.

Наблюдая, как он пьет портвейн, Уинтон говорил:

- Мы ведь можем рассчитывать на вас в любое время, не правда ли?

- Не беспокойтесь, дорогой сэр! Маленькая мисс Джип - мой старый друг. К ее услугам днем и ночью. Не беспокойтесь.

Уинтон чувствовал облегчение, но этого хватало ровно на двадцать минут - пока вдали не замолкнет скрип колес и не рассеется сложный аромат, оставленный доктором.

По просьбе Джип от Уинтона скрыли, что начались боли. Когда утихли первые схватки и она задремала, отец случайно поднялся к ней в старую детскую. Сиделка - приятная на вид женщина - встретила его в гостиной. Привыкшая к "суетливости и назойливости" мужчин в таких случаях, она уже готовилась прочесть ему нотацию. Но, испугавшись его взгляда, только прошептала:

- Началась. Но вы не волнуйтесь, она сейчас еще не страдает. Мы скоро пошлем за врачом. Она у вас храбрая. - И с каким-то необычным для нее уважением и сочувствием сиделка повторила: - Не беспокойтесь, сэр.

- Если она захочет увидеть меня, я все время буду в кабинете. Сделайте для нее все, что можете, сестра.

Сиделка вернулась к Джип в задумчивости. Та сказала:

- Это был отец? Я не хотела, чтобы он знал.

- Все отлично, моя дорогая.

- Как вы думаете, скоро ли опять начнутся боли, сестра? Мне хотелось бы повидать его.

Сиделка погладила ее по волосам.

- Скоро все это кончится, и вам будет хорошо. Мужчины ведь всегда такие беспокойные.

Джип взглянула на нее и прошептала: - Знаете, моя мать умерла, когда рожала меня.

Сиделка оправляла постель.

- Это ничего; то есть, я хочу сказать... это не имеет никакого отношения...