Борис Шахов - Черная шаль с красными цветами

- Пива у нас от Покрова… не осталось ли?- спросил Василь Дмитрич.

- Да вроде было,- ответила ему жена.- Выходит, аккурат для Феди и оставили…

- Поднимись-ка с ендовой, Лизушка, да отцеди нам чуток,- повелел Дмитрич.

Лиза мигом вернулась с полной ендовой. На столе утвердился уже и рыбник, и творог со сметаной, и - Федору не терпелось попробовать!- горячая пареная репа, и кислая перловая похлебка в широкой деревянной миске - до краев… На нее-то и набросился оголодавший Федор, пока на флоте служил, и вкус позабыл! Ах, а ты как вкусна, желтая пареная репа, проще которой нету ничего на свете… Не отказался Федор и от стакана солодового пива домашней выделки, забыл, когда и пил последний раз. Пиво живенько пробежало по жилам, согрело тело и добралось до головы. Петр поднес к губам стакан, принятый из рук хозяина, но пить не стал, вернул нетронутым. Тот силком потчевать не стал - не того обычая люди. Сам хозяин с чувством выпил и второй стакашек, а когда пиво овладело языком и телом - разговорился Василь Дмитрич. Но тема главного его разговора была неожиданной. Федор все ждал: вот-вот откроется дверь и войдет Саня, перед которой так долго готовился он оправдываться. И вдруг хозяин сказал, прямо, без обиняков:

- Ты, Федор Михайлович, не осуди нас и не обидься. Просим тебя от всей души. Да. Невеста твоя не дождалась тебя. Такое дело. Не смогли мы с матерью ее удержать, уберечь, сороку этакую. Уже год, как замуж выскочила, да не близкий свет - как уплыла, так и не виделись еще ни разу. Не знаем даже, как и живут молодые…

Отозвалась со своего ложа и мать Сани:

- Да живут-то, сказывают, неплохо, не горюют вроде… Да вот перед Федей-то стыдно… Гложет нас с отцом совесть. Ты уж прости нас, Федюшко… Прости, ради Христа…

Федор сначала онемел от такого поворота судьбы. Ежели начистоту сказать, то хотелось ему встать в полный рост за столом да и грянуть «ур-ра!» - камень с плеч свалился. Теперь никому в этом доме и про Ульяну сказывать нету никакой жизненной необходимости. Но, с другой стороны, весь разговор, и само застолье, и вид огорченного отца нареченной невесты - все располагало к неспешному ответу, где нужно было и людей не обидеть, и самому в грязь лицом не ударить, и рассудительно оправдать Саню - дай бог ей здоровьичка за праведное ее нетерпение…

- Вот оно как,- после некоторого молчания сказал Федор.- Да ведь и то сказать: Саня права. Как ни поверни - права она. И я эту ее правоту вполне даже признаю, Василь Дмитриевич. Ведь нынче как? Я - на войне. Вернусь ли, живой ли останусь, покалеченный - никому не известно. И когда вернусь - тоже неведомо, пока я служу - человек я подневольный, собою распорядиться не могу. Правильно Саня рассудила, она тут крутом права, да. И никакой на нее обиды у меня нету, Дмитрич. Тем более - на тебя или на тетку Аксинью. Это я вам от всего сердца говорю…

Василь Дмитрич внимательно выслушал Федора, каждое слово его принимая - по лицу видно было - близко, очень близко к сердцу. Заметно повеселел:

- Да ежели не обижаешься, Федор Михалыч,- сто раз тебе спасибо! Как коми люди говорят, вот.

- Спасибо тебе, Федюшка,- прозвучало и от тетки Аксиньи.

- Давай, Федя, по случаю такого замирения дернем еще по стакашку,- разохотился Дмитрич, но тут же был ласково одернут Аксиньей:

- Что-то ты, отец, зачастил, а?

- Зачастишь тут,- сердито откликнулся Дмитрич.- Зачастишь тут с вами, бабами! Вогнали в краску перед человеком… Ладно, человек-то шибко хороший оказался, с понятием. Давай, Федя, хлопнем пивка, да и забудем слегка…

Хлопнули. Дмитрич уставился на младшую свою дочку, на Лизу. Словно только что заметил ее за столом.

- А девчонки… они сами растут, Федя. Ну прям как грибы! Ты глянь - во, сидит Лизуха наша. Работящая ну как мать. И славная какая деваха выросла, я и не заметил, когда она так успела. В силу в бабью войти. А? Да и красотой, ты глянь, Саньку обошла. А? Обошла, ей-ей - обошла!

- Батя, и не стыдно тебе!- покраснела Лиза.

- Цыц! Нет тебе слова! Одна уже высказалась… Да я тебя сегодня же соберу - скажи Федор лишь слово. Вот как нам, родителям, ваше самовольство давается…

И повернулся к Федору, полный решимости:

- А, Федор Михалыч? Скажешь слово - Лизка твоя. И вот те крест - не пожалеешь! Девка - огонь! А что ухватистая, так я тебе в том хоть бы и расписку дам, ежели пожелаешь. Гарантию!

- Почто ж меня вместо Сани?- не сдавалась Лиза.- Очень Феде нужно. Он теперь матрос. У него, поди, городских барышень… не перечесть сколько.- Из-под бровей Лиза робко смотрела на Федора, и он, пожалуй, и во взгляде ее, и в голосе все-таки уловил слабенькую надежду: а вдруг Федя скажет слово?

- Цыц, тебе сказано!- снова прикрикнул на дочь Дмитрич.- Пошто ему городская? Коми человеку, крестьянину да охотнику, не только любовь нужна да ласка. Это-то всякая баба умеет, да. Надоть, чтобы еще умела жалеть, по-нашему, по-деревенски. И помогать, тоже по-нашему. А лучше коми бабы где ты такую найдешь, Федя? И не найдешь больше нигде, это я тебе говорю, и ты мне верь, потому как я много годов прожил, много чего видел и об этом думу думал…

- Да уж, ты много чего видел,- поддела его Аксинья со своего ложа.- Весь мир пеши обошел, чего только не насмотрелся…

Дмитрич хотел было осерчать, подвигал, подвигал бровями своими кустистыми, но серчать раздумал и подмигнул Федору:

- Не, Федя, ты видишь, как жить приходится? Ну я же прямо как в окружение попал, ежели по-военному рассудить! В бабье!

И он широко, вкусно расхохотался, такой весь довольный и домом своим, и гостями, и застольем, и собою - это уж обязательно, как иначе. Что-то нужно было сказать Дмитричу на его восторги.

И Федор сказал:

- Спасибо тебе, Дмитрич, за добрые слова. И Лизе спасибо - за доброе ее сердце, за заботу, за этот стол. Я еще человек не своей воли.

Через неделю мне обратно ехать, опять на корабль, на войну. Как все повернется - один господь знает. Никого я не хочу связывать да заставлять ждать неизвестно чего. Лизе счастья желаю. Кого ее сердце выберет - пусть того и полюбит. Еще раз спасибо вам всем…

Петя все это время что-то жевал, посматривал то на Федю, то на Лизу (на Лизу чаще), то на Дмитрича. И помалкивал.

Ну, конечно, был разговор и про Кронштадт, и про корабли, и про особенности морской войны. Все как полагается, ничего не упустили. Улеглись Федор с Петром на полатях. В сон провалились - как в яму. Но, видать, спал Федор недолго. Его словно за плечо дернули - проснулся он вдруг, сразу, рывком, и приподнялся на локоть с одной только тревожной мыслью: да как же так, дом его, родной, с отцом-матерью - вот уже рукою подать, а он все еще в дороге прохлаждается, когда сроку его побывки остается… всего ничего. Растолкал сладко посапывающего Петра, и спустились они вниз. Хозяева тотчас проснулись, Дмитрич зажег лучину, встала и Лиза. Быстро крестьянин засыпает, весь день в трудах, в заботах, минуты не посидишь просто так, бездельно. Но и просыпается он легко, безобидно: то к скотине встать надо, то собака неурочно залает, то к ребенку заболевшему - да мало ли какая нужда заставит и по пяти раз за ночь вскочить. А тут гости. Гостей Дмитрич и Лиза проводили до саней, накинув овчинные тулупы на плечи. Как не проводить хороших людей,- да хоть бы и ночь-полночь - положение хозяев обязывает, да и честь человеку оказать надо. Честь, она и посередь ночи - честь. Небо вызвездилось. Федор из множества сверкающих над головой точек выделил Полярную звезду и прикинул: давненько она уже на утро повернула…