Валентина Немова - Лишний вес

Я не понимала, почему он, Денис Антонович, хоть и не старался помочь мне пробиться, не отказывался от общения со мной. Со временем это дошло до меня. Он знал, что в трудную минуту на меня можно положиться. Попросить о помощи, и я помогу, не считаясь с тем, что он мною пренебрегает как литератором.

Была еще одна причина для того, чтобы он стремился к общению со мной. Но я о ней умолчу.

Пока была жива его мама, он старался не терять меня из вида, а я не теряла надежду, что он все же сделает что-то для меня. Клавдия Спиридоновна, с которой мы подружились, обещала мне, что постарается уговорить его позаботиться обо мне. "Неужели же ты хуже других?" — спрашивала она у меня. — Но я ей, конечно, не говорила, почему ее сын палец о палец не хочет ударить, чтобы меня приняли в этот московский союз, где он стал секретарем партийной организации писателей, проживающих в столице…

Однажды, когда одновременно и очень тяжело заболели жена Чижовкина и его мама он, не дожидаясь, когда я приеду в Магнитку или в Москву, написал мне письмо, в котором попросил "взять на себя его маму". Подружившись уже с нею, разве я могла отказать ему в этой просьбе?

Не только Клавдия Спиридоновна Дину, но и она свою свекровь не переносила. Взаимно, в общем, не любили они друг друга.

Когда мама Дениса была помоложе и могла сама себя обслуживать в быту, она отказалась переехать к сыну в Москву из Магнитогорска, хотя он и приглашал ее. Она боялась, что не уживется со снохой. Когда же ей исполнилось восемьдесят лет и привязалась неизлечимая болезнь, старушка стала проситься к сыну, но он не взял ее, потому что Дина воспротивилась этому. А он слушался ее, как ребенок.

За Клавдией Спиридоновной стала ухаживать дальняя родственница, бывшая жена его двоюродного брата, Лида, а я ей подсоблять. Лида в то время работала проводницей на железной дороге, уходили в рейс раз в месяц. Две недели отсутствовала, две недели дома. Когда она уезжала, старая женщина оставалась полностью на мое попечение…

С Лидой у Чижовкина был такой уговор. Сначала она будет находиться подле его мамы только в свободное от работы и своих домашних хлопот время. Когда же сумеет доказать свое кровное родство своего сына Сергея с Клавдией Спиридоновной, съедется с ней, объединив свою жилплощадь с ее. Когда же старушки не станет, ее квадратные метры перейдут к Лиде и Сереже. Предполагалось также, хотя и не обсуждалось, что за услугу, которую я согласилась оказывать матери писателя, он отблагодарит меня, даст наконец мне рекомендацию для поступления в союз.

Но кончилось лето, кончился мой отпуск, и я уехала к себе домой ни с чем. Но это не совсем так.

То, что рассказывала мне о своих близких Клавдия Спиридоновна, я использовала, как уже было сказано, при написании своей первой книги. Кроме того, мне удалось добиться, чтобы Чижовкин отредактировал ее. Он не мог отказать мне в этой услуге, потому что знал: в этом романе я буду писать не только о себе, но и о нем, и он хотел знать, как я собираюсь его изобразить.

Я сделала его одним из главных действующих лиц, хорошо о нем отозвалась, так как тогда я еще очень мало знала о нем плохого. Да и в таких, как он, людях, умеющих говорить красивые слова, льстить, очень трудно разобраться.

Он одобрил мою работу, помог убрать некоторые шероховатости в стиле. Содержание принял полностью. Он обещал "пристроить" роман в какое-нибудь издательство. Клавдия Спиридоновна его об этом просила, но он, как обычно, обещание свое не выполнил. И рекомендацию мне так и не дал.

К сказанному о Клавдии Спиридоновне следует добавить еще вот что. Справляться с обязанностями ее сиделки было не так просто. Она вовсе не была довольна тем, что мы с Лидой за ней ухаживали. Она требовала, чтобы в ее предсмертные часы рядом с нею находился родной человек, а не посторонние. Что только не вытворяла эта старушка, стараясь вынудить меня и Лиду сбежать от нее. В свое время она работала продавцом в магазине, заслужила неплохую пенсию, которую почтальоны доставляли ей на дом. Но ни копейки из этих денег на себя она не тратила. Копила их для своего любимого сыночка. Питалась она тем, что, навещая старую женщину, приносили ей бывшие ученики Дениса, и я в том числе, зная, что если об этой брошенной сыном матери не позаботиться, она может умереть с голоду. Так вот, эти свои накопления, бывало, так запрячет, что ни я, ни Лида отыскать их не можем и говорит соседям, которые тоже за ней присматривали, что это какая-то из ее помощниц обворовала ее…

Или, сходив под себя, всю постель, топча ногами, перемажет, а мы — стирай и старуху купай. И купали, и стирали — и Лида, и я. Только что на руках не носили хулиганистую бабульку, остальное все было. Но никакие капризы и причуды не помогли Клавдии Спиридоновне. Умирающая жена Дениса заявила, чтобы духу свекрови в ее доме не было. И Чижовкин, помня о том, сколько добра сделала ему Дина (как будто мать ничего хорошего ему за всю жизнь не сделала), подчинился воле жены.

Умерли эти две враждующие женщины почти в один день. Бог наказал их обеих за вражду. Лида и Сергей получили двухкомнатную квартиру, вместо однокомнатной, которая у них была. Я же, как было уже сказано, не получила за свой труд ничего…

Хочется мне рассказать еще об одном случае, который произошел в то время, как я прислуживала Клавдии Спиридоновне.

Велела она мне однажды отнести ее туфли в починку. Я отнесла, а когда через указанное время пришла в мастерскую, их никак не могли найти. Приемщица полчаса, наверное, шарила по полкам, перебирая модельные туфли на высоких каблуках, с красивыми застежками. Сбегала в комнату, где трудились сапожники, просмотрела и ту обувь, которую они в данный момент чинили. Наконец ей эти поиски надоели, она вернула мне квитанцию и сказала:

— Заходите за барьер, ройтесь в обувке сами. Понятия не имею, куда ваши туфли запропастились.

— Не мои это туфли, а мамы одного писателя, — возразила я.

— Какая разница? Посмотрите вон туда.

Я заглянула под стол, за который уселась приемщица: там валялось то, чему не нашлось места на стеллажах. И сразу же нашла, что искала:

— Да вот же они! — Я предъявила работнице мастерской когда-то бывшие красивыми лакированные лодочки. Приемщица так и ахнула:

— И это туфли матери писателя?! Их осталось только на помойку выбросить. И вместе с ними того писателя — в контейнер с головой!

Вот такая история, как любила говорить, рассказывая мне о себе, Клавдия Спиридоновна.

Конечно, Лида и одна могла бы справиться с порученным ей делом, но для этого ей надо было уйти с работы. Денис Антонович именно на этом варианте и настаивал. Но она, Лидия, его предложение не приняла. Достанется или нет им с Сережей квартира его двоюродной бабушки — это пока вилами на воде писано. А с работы уволиться нужно было немедленно. Согласившись "взять на себя маму" Чижовкина, я помогала не только ему, но и Лиде. Ей удалось завладеть жилплощадью своих родственников, ничем не пожертвовав, за что была она мне очень признательна. И, как могла, отблагодарила меня. Не деньгами, разумеется. Зная мои запросы, она сделала для меня то, что мне дороже всяких денег. Она рассказала о Чижовкине то, чего не узнала бы я ни от кого другого, что утаил Клавдия Спиридоновна, повествуя о своих родичах. Как выяснилось, этот человек, старавшийся внушить всем, что он чист, как стеклышко, и всегда таким был, в подростковом возрасте состоял в воровской банде, организованной его дядей, бывшим мужем Лиды. В это время отец Дениса, один из двадцатипятитысячников, как уже было сказано, уже не жил с матерью Дениса. В одном деле племянничек пахана, как поется в блатной песне, "завалился". Его ждала скамья подсудимых. Но подельники сжалились над "безотцовщиной". Кто-то из них взял его вину на себя. Парнишку отпустили. И не только милиция. Но и жулики из той шайки. Мало того, что перестали привлекать пацана к своим делам. Узнав, что он талантлив, стали проявлять о нем заботу, надеясь, должно быть, что он за это когда-нибудь их отблагодарит. Когда он поступил в литинститут, стали содержать его. В течение пяти лет ежемесячно высылали из добытых грабежом денег определенную сумму, называя ее "стипендией". Так что жил он в Москве, не бедствуя — в то время как некоторые студенты того же учебного заведения, кому приходилось довольствоваться институтской стипендией, голодая, сходили с ума от истощения. Пережив в молодости стресс, Денис стал сочувствовать ребятам, которые попадали в такие же, как он когда-то, переделки. И вечно обивал пороги отделений милиции и других организаций по делам несовершеннолетних, заступаясь за сбившихся с пути подростков. Вполне возможно, думаю я теперь, подростки эти имели какое-то отношение к тем его "благодетелям" и не по своей воле и не из сочувствия к ним он над ними "брал шефство". Не верится что-то, что грабители могут опекать кого-то, не надеясь, что это выгодно им самим. Но это, скажу честно, лишь мои догадки и предположения. Сережка и Лида не снабжали свой рассказ о прошлом Дениса Антоновича такими деталями, не копались в мыслях крестных отцов ставшего писателем родственника своего. Они сообщили мне только факты, которые доказывают, что Чижовкин умел устроиться за счет других, был не очень разборчивым, когда ему предлагали деньги, не думал о том, что их ведь можно самому заработать. Что можно делать, чего нельзя, красиво это или некрасиво? — такие вопросы он себе в молодые годы, как видно, не задавал. И преспокойно учился "на писателя", мечтая о мировой известности. Вот такие люди, как он, легко пробиваются, куда им надо. И всеми средствами и способами не пускают туда же таких, как я, опасаясь, как видно, как бы их не разоблачили. Не понимаю, не могу понять таких людей. Как это можно — материальное предпочитать духовному? Ущемлять интересы честных людей и не мучиться раскаяньем и угрызениями совести…