Валентина Немова - Лишний вес

А между прочим, с некоторых пор он стал меня побаиваться. Свой страх он выдал в день закрытия межвузовских чтений, во время банкета, устроенного на отпущенные ММК средства в конференц-зале редакции одной из местных газет. Народу в помещении набилось до отказа. Здесь был весь преподавательский состав университета, молодые писатели и поэты, журналисты, научные сотрудники из вузов разных городов. Столы были заставлены бутылками, тарелками с закусками. Чего только не было на этих блюдах! Не поскупился комбинат, заботясь о престиже легендарной Магнитки.

Денис Антонович, конечно же, был также здесь. Из общей массы выделялся он полнотой и надменным выражением лица. Такое выражение физиономия его приобрела с тех пор, как в "Новом мире" был опубликован его роман о Магнитогорске. Не увлекающийся спиртным, но любивший сладко и плотно покушать, за стол уселся он одним из первых. Я хотела подсесть к нему, когда два места, справа и слева от него, еще пустовали. Теперь, после того, как он, при многочисленных свидетелях, пообещал помочь мне "со вступлением в союз", нам было о чем потолковать. Не ожидая от него никаких казусов, стала я, отодвигая незанятые стулья, потихоньку продвигаться к нему. Внимание на меня он обратил, когда я была уже в трех шагах от него. И сразу же его как будто подменили. Самодовольство с его лица точно рукой сняло, он занервничал, задергался, начал озираться по сторонам, делал вид, что ищет глазами кого-то, а меня вроде вовсе не замечает. Подивившись на такое нелепое его поведение, я, пожав плечами, отошла от чудика этого подальше. Чего он, собственно, испугался? Того, что я, оказавшись его соседкой за столом, подсыплю яда ему в бокал? Смех, да и только!

Немного погодя выяснилось, что не я одна вызываю у него чувство опасения.

Сделав паузу в приеме пищи, он заявил, опять же во всеуслышание, что за ним охотятся, и не кто-нибудь, а органы КГБ (ФСБ): не так давно попытались подстроить ему "несчастный случай"…

В этот вечер Чижовкин должен был уехать из Магнитогорска. Пока он "наслаждался" произведениями кулинарного искусства, у подъезда редакции ждала его машина. Ему, считая писателя, приехавшего из Москвы, важной персоной, организаторы конференции предоставили огромный фургон, чтобы все желающие проводить гостя до вокзала, могли поместиться в салоне. Желающих набралось очень много.

Выйдя из здания редакции, я увидела такую сцену: Чижовкин стоит в дверях автобуса, на верхней ступеньке, а молодые писатели и поэты (я их всех хорошо знаю) пытаются подняться и влезть в авто. Но это у них не получается. Денис Антонович, загородив вход, никого не впускает. Не понимая, почему он так странно себя ведет (выпили же), ребята стараются его отодвинуть. Не тут-то было. Они карабкаются вверх, а он, ничего не говоря, сталкивает их на землю. И руками, и ногами, уже почти дерется.

Разобравшись, наконец, в чем дело, молодежь начала над ним смеяться:

— А-а! КГБ за вами охотится! Что вы говорите? Что вы такое написали, чтобы эти серьезные органы взялись за вас? У них и без вас забот хватает…

Но возможно, была у Чижовкина причина паниковать? Может быть, сфабрикованное в 1959 году дело было направлено не против нас с ним двоих, а против меня одной? Действительно, за что его было преследовать? Он же был член партии, соблюдающий ее устав, верноподданный гражданин страны. Ничего антисоветского за всю свою жизнь не написал. Конечно, именно он настроил меня, до встречи с ним не помышляющую ни о каком бунте, против тоталитарного режима, но, если он сам и "настучал" на меня, его вину ему должны были простить. И простили, иначе, чем же объяснить то, что мучая меня допросами по семь часов каждый день в течение двух месяцев, его на допрос не вызвали ни разу. Почему так могло случиться? Я задала этот вопрос ему еще тогда, в 1959 году. Он ответил мне так:

— Потому что являюсь я членом союза писателей СССР, а этот союз, центр которого находится в Москве, не подвластен периферийным карательным органам…

Этому его объяснению на сто процентов я не поверила. Мало ли писателей поважнее его, тоже состоявших в этом союзе, по чьему-то злому умыслу оказались за решеткой или в лагерях… Тяжелое это было время. Не дай Бог, чтобы те страшные порядки вернулись.

Не донес бы он на меня, наверное, если бы я, когда он полез ко мне целоваться, не посмеялась над ним. Не зря же он мне тогда сказал:

— Ты так никогда не пробьешься. Так ты себя погубишь. — И чуть не погубил…

Прочитав роман "Изъято при обыске", моя дочь, а это случилось, когда ей было уже тридцать лет, заявила мне, имея в виду Чижовкина:

— Мама, этот человек подставил тебя. И как ты сама не поняла этого? Изобразила его в романе положительным героем!

Досталось от нее и моему бывшему мужу, ее родному отцу, который, как уже было сказано, отнес два моих политических стихотворения в горотдел КГБ, добиваясь, чтобы за эту услугу освободили его от воинской повинности. Дочка упрекнула его в предательстве. Защищаясь от этого обвинения, он сказал:

— Я не первый на твою мать донес.

Но если не он, то кто же? При ком из знакомых я высказывала свои "запрещенные" мысли? Только при нем, при Чижовкине. Политические стихи свои я, правда, не давала ему читать, не очень-то доверяя члену КПСС, с которой вступила в конфликт, но он "наскреб" компромат на меня и без этих стихотворений.

Спору нет, органы КГБ делали вид, что обвиняют прежде всего его как руководителя литобъединения, воспитывающего своих подопечных в "антисоветском" духе. Но я догадалась, с какой целью они пускают мне пыль в глаза, заставляя меня написать донос на своего учителя. Они пытались приписать нам с ним групповщину. А я знала, что за организованные выступления против власти и КПСС спрашивают гораздо строже, чем за одиночные, и старалась изо всех сил доказать, что в Магнитогорске я одна такая героиня, что иду против генсека и иже с ним, а Чижовкина и учеников его из литобъединения, этих пьяниц беспробудных, я просто-напросто презираю за их трусливость. Ребята, безусловно, знали, как я о них отзываюсь, но не обижались на меня. Другого способа отмежеваться от них и от Чижовкина не было.

В общем мне удалось отбиться.

Помогли мне выстоять в это время мои многочисленные друзья, не из литобъединения. Они меня чуть ли не на руках носили в буквальном смысле этого слова. И ни на минуту не оставляли одну, когда я выходила из здания горотдела КГБ.

Большую роль сыграло также и то, что я была тогда молода (мне было всего около двадцати шести лет), полна сил и энергии. По-настоящему защитила меня поэтесса Людмила Татьяничева, первостроитель Магнитки. В то время она жила в Москве. Ее вывозили в Челябинск, куда и меня возили на допрос, окружив со всех сторон "стукачами". Она, где надо было, замолвила за меня словечко. И меня отпустили. Потом узнала я, что моя фамилия упоминалась в передаче по Би-Би-Си. Это тоже, по-видимому, сыграло какую-то роль. Но главное было, конечно, то, что шел уже 59-й, а не 37 год. И генсека Хрущева, на которого написала я злую эпиграмму, который наделал много глупостей, пока стоял у власти, одна из которых то, что он отдал Украине наш Крым, ненавидел весь народ, возможно даже сами кэгэбешники…