Валентина Немова - Лишний вес

Написав это, я вдруг почувствовала острую жалость к нему, умершему, как будто был он мне ближайшим родственником, а я его потеряла. Но я одернула себя, спросив: а он тебя пожалел, когда предложил сделку? А он пожалел тебя, когда ты ему позвонила, а он бросил трубку? Пожалел, когда ты написала ему письмо, прося о помощи, а он тебе не ответил? Прости ему все, но и себя ни в чем не вини. Зла ты ему никакого не причинила. Даже если б захотела ему навредить, не смогла бы. Он тебе не помог по большому счету. И хорошо, наверное, это. Что толку, что Дарья Дмитриевна издала шестнадцать книг. Еще неизвестно, кто их писал… Так что успокойся, не распускай нюни. Добилась ты "в смысле творчества" не так уж многого, но добилась чего-то. И точно знаешь, что писала ты сама, и никто не скажет, что идешь за кем-то "след в след".

Теперь несколько слов о войне. Он пишет, что она его ожесточила. Это неправда. Я была ребенком во время войны, но отчетливо помню эти годы. Жила я тогда вместе со своей семьей в бараке. Длинный коридор, а по обе стороны комнаты. В одном ряду четырнадцать, и в другом — столько же. Почти из каждой на фронт ушел кормилец: или муж, или взрослый сын. Очень часто приходили похоронки. Оплакивали погибших всем бараком. Помогали тем, кто голодал — многодетным матерям — тоже всем бараком. Жили одной семьей. Не ожесточила соседей война, наоборот, сдружила. На фронте ведь было то же самое. И Ненашев с однополчанами, конечно, дружил. Нельзя найти в тексте его главной книги эпизоды, которые опровергали бы это мое мнение. Сплотила война советских граждан и в тылу, и на фронте. Иначе не победили бы мы. Так что пенять на войну, будто она его ожесточила, не следовало. Что его ожесточило, я уже сказала, но он из осторожности не признавался в этом. Простим ему и это. Настоящих героев среди русских, конечно, очень много. И героев войны, и героев труда. Но не каждый может стать героем, хотя в жизни всегда есть место подвигам. Не каждый может стать героем. И в том, что кто-то им не стал, упрекать никого нельзя.

Еще раз повторю: ожесточила его не война, а то, что пришлось пережить в подростковом возрасте. То, что довелось увидеть на фронте, лишь усилило его злость. Но мне кажется, что он должен был не дать себе так озлобиться. Но дал, хотя и понимал, что быть таким ненавистником нехорошо. И это доказывает, что как человек он был слаб. Как писатель силен, как человек слаб.

А может быть, это не просто злость, а злость болезненная. Выпавшие на долю Ненашева испытания травмировали его душу. Когда спортсмен получает травму физическую, он перестает участвовать в соревнованиях, лечится. Будучи расстроенным какими-то трагическими событиями, человек старается забыть их. Ему, Ивану Семеновичу, не следовало терзать себя, вспоминая то, что подорвало его здоровье. Но он был уверен: то, как он напишет о войне, потрясет читателей, и станет он известным в мире, прославится. И не удержался: жажда славы оказалась сильнее жажды жизни. Изо всех сил старался он пострашнее изобразить войну. И тем самым продолжал причинять себе боль. И привело это к плачевным результатам. Недавно (в конце апреля 2009 года) посмотрела я по телевизору фильм "Русский крест". Для тех, кто его не смотрел, поясню. В нем показана встреча писателя, с которого срисовала я Ненашева, с известным актером, который был репрессирован в 1938 году и освобожден, реабилитирован уже после смерти Сталина. Этот артист пострадал, причем ни за что. Но то, что происходило на фронте, как узнавал он, освободившись, было куда страшнее того, что выпало на долю зэка. Ненашев пошел на фронт добровольцем, причем очень молодым, наверное, мечтал о подвиге. Если бы в прошлом ему не довелось пережить трагедию, возможно, удалось бы совершить подвиг. Но пережитое преследовало его. И ненависть к коммунистам, которая запала ему в душу в годы коллективизации, вспыхнула с новой силой. Он пронес ее через всю войну, через всю свою жизнь и вложил в свой последний роман, хотя в тексте нет прямого признания, что именно он ненавидел. Зато есть откровенно до бесстыдства выраженное подобострастное отношение к фашистской Германии, которое двояко истолковать нельзя. С его стороны это была самая настоящая дикость и самодурство. Доказывать превосходство Германии над Советской Россией. Написал он эту книгу спустя пятьдесят лет после окончания войны. Неужели за это время, читая газеты, слушая радио, трудно было уяснить, что такое была немецкая армия? В конце своей главной книги он назвал ее "сбродом", но, наверное, лишь для красного словца, так не думая. И это нормально? Не признавать то, что всем миром признано — это уже слишком самонадеянно. Это уже чудачество. Поверив в то, что он такой большой талант, он перестал заботиться о своей репутации. И дальше пошел, обгоняя сам себя. Беседуя с артистом (речь шла о войне), он продолжал доказывать, что победа русских над немцами ничего не стоит — как они победили? Завалили землю трупами. И больше ничего. И чем, мол, тут гордиться? О немцах, о том, что они умеют воевать на сей раз он ничего не говорил. Зато заговорил о том, о чем в книге своей главной не рискнул сказать (могли бы не напечатать) — о главаре фашистов, о Гитлере. И стал его хвалить. Заявил, что был Гитлер талантливым человеком, чуть было не поступил в академию художеств.

Мне кажется: в этом его заявлении вся суть Ненашева. Он считал, что быть талантливым художником, писателем — этого достаточно, чтобы признать себя способным владеть миром, господствовать над человечеством. И это не бредовая идея? Когда он заговорил о Гитлере, я окончательно убедилась в том, что цель человека, названного мною Ненашевым, была такова — захватить власть, опираясь на свою писательскую известность. Скажите мне, разве это не бредовая идея? И что такие претензии его доказывают? Что это был страшный человек, одержимый манией величия, пронырством и хитростью, завладевший всем тем, чем владел. Слава Богу, был он староват для того, чтобы после перестройки попытаться выдвинуть свою кандидатуру на пост президента. Был бы помоложе, наверное, подался бы в депутаты со всеми вытекающими отсюда последствиями. Деньги у него для того, чтобы организовать предвыборную кампанию, были. Говорили писатель и артист и о перестройке. Вернее, писатель говорил, а актер слушал. Должен был писатель признать, что с тех пор, как коммунисты (КПСС) утратили свое могущество, лучше не стало. Дословно вот что было им сказано: живем теперь не лучше (при демократах), чем жили при коммунистах… Выражение лица семидесятишестилетнего старика, когда он заявил это, было недоумевающим, растерянным. Неужели, думаю, дошло до него, что зря он так яростно нападал на большевиков в своей главной книге? Вот уж точно: век живи, век учись…