Валентина Немова - Святая святых женщины

— Ты что, с ума сошел?! — набросилась на зятя сестра, вырвав у него из рук деньги. — Берешь у тети Юли! Знаешь, сколько она потратила, чтобы прилететь сюда? И сколько еще потратит? На все должна тетя Галя дать.

— Миша, не будем спорить у гроба,? вздохнула я.

А Лида, отдав Михаилу отобранные у него крупные купюры, вручила мне через несколько минут пачку облигаций, маминых, наверное, на ту же сумму, какую выпросил у меня Михаил…

Тут пришла Галина. Сняв верхнюю одежду, она осталась в роскошном платье из черных кружев и в красивом, тоже черном платочке. В будни одевалась, как уже было сказано, точно побирушка, а в торжественные дни старалась всех поразить своим богатством. На свадьбе, подумала я, взглянув на нее, уместно, может быть, устраивать демонстрацию своих дорогих нарядов, но использовать для этой цели похороны, к тому же родной матери, — это уже слишком. Еще раз убедилась я, что старшая моя сестра — бесчувственное чудовище, но этого ей, конечно, сейчас не сказала…

Галка позвала меня на кухню и, усевшись на табуретку, ошеломила неожиданной новостью:

— Ты знаешь,? заявила она, велев мне поплотнее закрыть дверь,? надо что-то делать. Мама, по всей вероятности, умерла не своей смертью.

— То есть? — встрепенулась я.

— Я приходила в ее последний вечер. И за три дня до этого, в пятницу, когда у нее отнялись ноги. У нее под глазом был кровоподтек, а лоб рассечен. И сочилась кровь.

— А что она тебе сказала, от чего это у нее?

— Она сказала, что упала. Я стала допытываться: "Может быть, это Родька ударил тебя?"? Нет,? повторила она шепотом. — Я упала.

— Я спросила у Лиды,? продолжала Галина,? почему они не вызвали врача. Лида ответила: "Подождем до понедельника". Я приказала ей сегодня же вызвать доктора. Она вызвала. Он видел ее синяк. И врачу она сказала то же самое, что упала. Вызвали "скорую", стали делать укол. Кое-как нашли вену, уже не в локтевом сгибе, а вот здесь (на тыльной стороне ладони)…

— Потом я пришла уже в субботу (Галя говорила очень жалобным голосом), посидела с мамой, все ее расспрашивала. Она призналась, что да, с Родькой ссорились. Когда был у Лиды день рождения, 18 сентября, как и у Майи, Юдины опять пировали, собиралась вся родня. А когда гости ушли, мама не выдержала, упрекнула Лидку, что меня не позвали. А она побежала, передала ее слова Родьке. Он ворвался в комнату к маме, стал орать, бегать вокруг нее, трясти кулаками. После этого она и упала, сильно ударилась. А, может, вгорячах, он и стукнул ее, но она побоялась его выдать…

— Вот бы ты меня сразу и вызвала, как только это случилось. Был ведь у нас такой уговор, что если маме будет плохо, я приеду и сама стану за ней ухаживать. Я бы прилетела и все выяснила. А теперь что делать? Мама скончалась.

— Наказать их надо.

— Давай накажем.

— После похорон иди в больницу. Юдиным ведь выдали справку о смерти мамы даже не побывав у них дома, не удостоверившись, что человек мертв. И в милицию иди.

— Что же ты сама сразу не пошла, если все это знала?

— Еще не поздно. И сейчас еще можно заявить.

— Превратить похороны в скандал? Я не могу, я не знаю, можно ли так делать. Не забывай, мама ведь была верующая. Ничего сейчас не будем делать, потом решим.

На меня навалилась еще большая тяжесть. Как я выдержала все это и не свалилась, не знаю.

Дальнейшее было как во сне: приходили какие-то люди, что-то говорили, что-то делали, я тоже что-то говорила, что-то делала, вместе со всеми шла за гробом, ехала в автобусе за машиной, в которой стоял гроб. Потом мы очутились на кладбище, где уже была вырыта могила, слева от могил отца и Милы. Я подошла к ограде, посмотрела на фотографии, укрепленные на памятниках. Сердце сжалось у меня от нестерпимой боли, и слезы опять потекли по щекам.

Теперь их будет здесь уже трое…

Мила любила маму, но не любила отца. И вот уже второй год они лежат в одной ограде. На снимках оба такие молодые и красивые. Какой это кошмар — смерть. Особенно, если умирают молодые. Отец прожил 65 лет, Мила — 40. На их лицах совершенно одинаковое выражение: несогласие с судьбой, протест. Нет, нехорошо им там, в сырой зеле, нет, не радуются они тому, что и мама сейчас ляжет рядом с ними. Рассуждая так, я совсем упускала из виду, что фотокарточки были сделаны раньше, когда оба, и отец, и Мила, были живы и думали совсем о другом, не о близкой своей смерти, а о жизни…

Но в том состоянии, в каком пребывала я в день похорон, вполне адекватно воспринимать действительное я не могла…

Родька бегает с бутылкой в руке, наливает в рюмочки всем и каждому. Гроб стоит на табуретках, у края вырытой могилы, за изгородью уже.

Ко мне подходит соседка по саду, наша дальняя родственница, спрашивает:

— Юля, почему ты не попросишь, чтобы открыли гроб?

Честно говоря, мне не хотелось смотреть на маму покойную. Я хочу помнить ее живой. Я не пряталась от нее. Другие спрятали ее от меня. Пусть простит меня Бог и мама: у меня не хватило на это душевных сил — взглянуть на нее мертвую. Чувствовало мое сердце: я бы этого не перенесла, если бы, посмотрев на нее, убедилась, что умерла она насильственной смертью.

Сработал во мне в этот трудный для меня час инстинкт самосохранения.

"Разве маме это нужно,? уговаривала я себя проявить благоразумие, — чтобы вслед за нею ушла и я, осиротив дочь, да еще так рано? Нет, ей это не нужно."

Все, кому она была не дорога, кто считал ее для себя обузой, видели ее сразу, как только она умерла. Мне же надо было посмотреть на нее спустя три дня. Но эти три дня отняли у меня все силы. И я сама была, без сомнения, на грани нервного срыва. Устроили мне испытание Юдины, да и Галина тому же способствовала, не сообщив своевременно, что мама упала, как будто умышленно изводила меня.

Если бы я еще не знала, при каких обстоятельствах мама умерла, возможно, я потребовала бы, чтобы Родька исполнил свое обещание — дал бы мне проститься с мамой, но после того, что рассказала Галина…

Дальней родственнице я ответила так:

— Я бы заставила Юдиных открыть гроб, но боюсь: они меня неправильно поймут и устроят скандал…

— Да,? вздохнув, согласилась со мной женщина. — Это верно. Не надо шуму…

Гроб опустили в могилу на длинных полотенцах и стали бросать в нее землю. У кого была лопата — лопатой, остальные горстями. Кто-то сказал, что надо кинуть сколько-нибудь денег, у кого они есть. Я высыпала из карманов кожаного пальто монеты. В этот момент подбежал Родион, волоча за собой тряпку величиной с простыню, на которой в катафалке стоял гроб, замахнулся, собираясь швырнуть ее туда же, в могилу.

Я закричала:

— Ты что, с ума сошел?! Зачем туда эту грязь бросать?

Я готова была уже сорваться. И сорвалась бы, если бы Родион что-то ответил. Но он промолчал, держа высоко над своей головой испачканное кровью полотнище, ожидая, что скажут другие.