Хулио Кортасар - Случай с мигалас

В два мы уже у бунгало, и через полчаса, точно как условились по телефону, появляется молодой управляющий с ключами, показывает, как работают колонка в ванной, кондиционер, подключает холодильник. Договариваемся, что поживем здесь десять дней, платим вперед. Раскрываем чемоданы и вытаскиваем все для пляжа; устроимся попозже, слишком соблазнителен вид: у самого холма — Карибское море, все в белых барашках. Спускаемся по крутой тропинке и даже обнаруживаем в зарослях кустарника сокращающий путь проход; между бунгало на холме и морем не более ста метров.

Вечером, развешивая одежду и раскладывая купленную в Сен-Пьере провизию, слышим голоса в другом крыле бунгало. Говорят очень тихо, это не голоса мартиникийцев, сочные и смеющиеся. Некоторые слова слышны разборчивее: английский штатников, наверное — туристы. Сначала — неприятно; не знаем сами почему, мы ожидали полного одиночества, хотя уже видели, что каждое бунгало (их четыре, вокруг клумбы, бананы и кокосовые пальмы) состоит из двух половин. Может быть, это потому, что, когда мы их увидели в первый раз, после сложных телефонных поисков из отеля «Диамант», нам показалось, что здесь очень пустынно и в то же время странным образом заселено. Например, хижина-ресторан, в тридцати метрах вниз по склону, заброшена, а в баре — бутылки, бокалы и приборы. И в одном или двух бунгало сквозь жалюзи смутно виднелись полотенца, флаконы лосьонов или шампуней в ванных комнатах. Молодой управляющий открыл нам совершенно пустое бунгало и на невнятный вопрос ответил не менее невнятно: главный управляющий в отъезде, а он занимается всем этим из дружбы с хозяином. Тем лучше — ведь мы искали одиночества и пляж; но, конечно, другие думали точно так же, и два голоса, женские, североамериканские, тихонько переговариваются в смежном с нами крыле бунгало. Перегородки как из бумаги, но все так удобно, так хорошо устроено. Спим и спим, редкий случай. А если что и было нам сейчас нужно, так именно сон.

Друзья: кошка, ласковая попрошайка, другая — черная, более дикая, но тоже голодная. Птицы здесь только что на руку не садятся, и зеленые ящерицы взбегают на столы, охотясь за мошками. Нас кольцом окружает доносящееся издали блеяние коз; на самой вершине холма пасутся пять коров и молоденький бычок, и, соответственно, они мычат. Слышим также собачий лай возле хижин в глубине долины; нынче ночью к концерту присоединятся и обе кошки, это уж точно.

Пляж, по европейским меркам, — пустыня. Молодежь, всего несколько человек, плавает и резвится, черные и коричневые тела пляшут на песке. Вдалеке семья — из столицы или немцы, уныло белобрысые, белокожие, раскладывают полотенца, средства для загара и большие сумки. Мы часами сидим в воде или на песке, ритуально — кремы и сигареты: ни на что другое мы не способны. Мы еще не чувствуем, как накатываются на нас воспоминания, еще нет этой потребности перебирать прошлое, возрастающей вместе с одиночеством и скукой. Как раз наоборот, заблокировать все, что относится к предыдущим неделям; встречи в Делфте, ночь на ферме Эрика. Если все возвращается, мы это отгоняем, как дымок от сигареты: легкое движение руки, и воздух вновь чист.

Две девушки спускаются по тропинке с холма и устраиваются в отдаленной части пляжа, под кокосовыми пальмами. Вычисляем, что это наши соседки по бунгало, представляем их себе в приемной офиса или в начальной школе Детройта, Небраски. Видим, как они вместе входят в море, спортивно уплывают, медленно возвращаются, наслаждаясь теплой прозрачной водой, всей этой красотой, которая превращается в штамп, едва начнешь ее описывать, — извечный сюжет почтовых открыток. На горизонте два парусника, из Сен-Пьера выходит моторка с водной лыжницей, которая с достоинством поднимается после каждого падения, падает она часто.

Когда темнеет — после сиесты мы снова идем на пляж, день клонится к ночи, все небо в больших белых тучах, — мы говорим, что это Рождество отлично отвечает нашему желанию: одиночество, уверенность, что никто не знает, где мы, исключены все возможные неприятности, а в то же время и эти дурацкие сборища в конце года и неизбежные поздравленья — восхитительная свобода: вскрыть пару консервных банок и приготовить пунш (белый ром, сироп из тростникового сахара и маленькие зеленые лимоны). Ужинаем на веранде, отделенной бамбуковой перегородкой от симметрично расположенной террасы, откуда — хотя уже и поздно — снова едва слышно доносятся шепчущие голоса. Мы замечательно взаимно вежливы с соседями, мы даже несколько преувеличенно уважаем друг друга. Если девушки с пляжа действительно занимают наше бунгало, то, быть может, они задаются вопросом, не живут ли в другом крыле бунгало те две женщины, которых они видели на пляже. У цивилизации свои преимущества, мы признаем это между двумя глотками: ни криков, ни транзисторов, ни мурлыканья дешевых песенок. Оставались бы здесь все десять дней, чтобы вместо них не поселилось какое-нибудь многодетное семейство. Христос только что снова родился, что касается нас — можно лечь спать.

Встать с рассветом, сок гуайявы и кофе в больших чашках. Ночь была долгой, порывы дождя, откровенно тропические, внезапный всемирный потоп и внезапное же раскаяние — конец дождю. Со всех сторон доносился собачий лай, хотя луны не было; лягушки и птицы; звуки, которых городскому слуху не определить, но, возможно, от них те сны, которые мы теперь вспоминаем, закуривая первые сигареты. Aegri somnia [1] Болезненный, тяжелый сон, кошмар ( лат. ). . Откуда эта цитата? Шарль Нодье или Нерваль; иной раз мы не в силах сопротивляться книжному прошлому, которое уже почти стерли другие склонности. Мы рассказываем друг другу сны, в которых какие-то личинки, смутные угрозы, извлекаемые на свет трупы; не очень-то приятно, но это можно было предвидеть, они плетут паутину или заставляют нас ее плести. Ничего удивительного после Делфта (но мы решили не воскрешать недавних воспоминаний, время еще, как всегда, для них наступит. Забавно — нас не волнуют мысли о Михаэле, о колодце на ферме у Эрика — темы уже закрытые, мы не говорим о них или о тех, что им предшествовали, хотя знаем, что можем снова об этом говорить и нам не будет плохо, в конце-то концов наслажденье и упоенье были вызваны именно ими, и ночь на ферме стоила цены, которую мы сейчас платим, но в то же время мы чувствуем, что все это еще слишком близко: подробности, голый Михаэль при луне, еще многое другое, чего хотелось бы избежать вне неизбежных снов; лучше блокада, тогда other voices, other rooms [2] Иные голоса, иные комнаты ( англ. ). : литература и самолеты, какие потрясающие наркотики!)