Петер Карваш - Три апокрифа

"Что делать, - взволнованно думал сэр Кристофер, - что делать, чтобы грядущие поколения знали правду? Или - но чтобы наверняка - не знали ничего, ничего, ничего?!.."

Два письма

Флоренция, 13 февраля лета 1517 от Рождества Христова

L. J. Ch

Его Высокопреосвященству

Паскуале, кардиналу Гварини,

Великому пенитенциарию Sct . Romae Ecсlesiae ,

председателю Конгрегации Sacrorum Rituum.

Pro negotiis ecclesiasticis extraordnariis

Roma.

Curia, Palazzo della Canсellaria del Santo Spirito

Ваше Высокопреосвященство,

дорогой двоюродный брат Паскуале,

возможно, Тебя удивит, что после стольких лет молчания Ты получаешь от меня письмо, но есть несколько доводов, кои вели моей рукой, и все они отнюдь не ничтожны. Прежде всего, разумеется, хочу поздравить Тебя с назначением на новый высокий пост, я убежден, что Ты будешь исполнять свои обязанности добросовестно, со всей неизменно присущей Тебе строгостью и тщанием, а также действенно и успешно, на благо Св. Церкви и Себе. Ибо Ты можешь опереться на свой большой авторитет, на всю Твою безупречную жизнь, посвященную служению нашему Спасителю Иисусу Христу и на расположение Его Наместника на земле Юлия II , издавна проявляемое к Твоей особе.

Далее я обращаюсь к Тебе как к высочайшему, всеми признанному знатоку в делах совести, греха, индульгенций и в особенности наказаний, заслуженно обрушивающихся на головы преступников и провинившихся. Сверх того, к написанию этих строк меня подвигло желание заверить Тебя, что слухи о моем равнодушии к отправлению религиозных обрядов и церковных праздников, на которые Ты намекаешь, основываются на клевете, распространяемой моими многочисленными недоброжелателями и завистниками.

Наконец - но отнюдь не в последнюю очередь, - я испытываю настоятельную потребность обратиться к Тебе по делу, пусть в конечном счете светскому, но явно противоречащему интересам Святого Престола: то, о чем я хочу поведать, нарушает святые заветы и наносит несмываемое оскорбление авторитету Церкви; впрочем, предполагаю, что молва об этом уже достигла ушей Твоих, а возможно, и ушей Святого отца. И потому я хочу уточнить сии слухи и представить их в надлежащем свете.

Вероятно, Ты уже слышал имя Микеланджело Буонарроти - ведь в свое время он должен был изготовить гробницу для нынешнего воспреемника св. Петра и не случайно от этого заказа, в высшей степени почетного и достойного зависти, вдруг уклонился, чем вызвал повсеместное и вполне обоснованное несогласие и возмущение. Упомянутый синьор Буонарроти - молодой, болезненно честолюбивый художник, хватающийся за все, что подвернется, и любыми путями добивающийся заказов, - он ваяет статуи, пишет фрески, создает архитектурные проекты, строит дома и, конечно же, пописывает стишки.

Охотно допускаю, что, судя по всему, он не лишен дарования, но главное его орудие - острые локти. Он берется то за одно, то за другое, мечтает о быстрой карьере, хочет быть первым среди лучших, не уважает старших коллег, без зазрения совести оговаривает их, пороча плоды их труда и жизни. Вероятно, Ты спросишь, мой дорогой кузен, почему я вообще уделяю ему столько внимания. Мой ответ прост: молодой честолюбец представляет собой большую опасность не только для нашего искусства, но и для Его Святейшества, и для всех вас - для истин, вами провозглашаемых, для вашего образа жизни и для того, к чему вы призываете нас, рядовых истинных и скромных верующих. Поэтому не сочти время, потраченное на чтение сих строк, напрасно потерянным, а мое сообщение - пустым вздором.

Начало пути этого молодого темпераментного авантюриста к вершинам искусства, несомненно, было многообещающим, но уже тогда я относился к нему сдержанно - если не с сомнениями, то с опасениями, как оказалось, вполне оправданными. Учителей он, конечно, выбрал отличных - известных, выдающихся художников Доменико Гирландайо и Джотто ди Бондоне. Но после первых же своих успехов ополчился против них, плюнул - прости за грубое слово - на их мудрые советы, на их пример, на верность природе, проявившуюся в великолепных портретах первого, в драматизме и правдивости второго, на их убедительное воплощение среды, в которой человек живет и творит, равно как и на чисто христианские чувства обоих.

Что же касается ваяния, то он стал учеником, если не слепым подражателем некоего Бартольдо Джованни, принадлежащего к числу подхалимов и приспешников флорентийского правителя Лоренцо ди Медичи, в насмешку прозванного народом Il Magnifico, Великолепный.

Так перед Микеланджело открылись врата прославленного сада Медичи, где он познакомился с выставленными там модными и третьеразрядными статуями, сделанными по заказам богатых, но необразованных членов княжеского рода, лишенных всякого понимания искусства и утонченного вкуса, однако Микеланджело был восхищен этими поделками. Кроме того, он получил доступ в печально известную Платоновскую академию, послушно действующую при дворе Лоренцо, и проникся безграничным, рабским преклонением перед всем античным и "классическим", так что в конце концов погряз в болоте антихристанского и языческого образа мыслей.

Помимо прочего, это способствовало тому, что он стал оговаривать все мои произведения, нападать на них публично и распространять мнение, будто я отстал, держусь за старые, давно уже мертвые традиции и не ищу в искусстве новых путей. Меня, как устаревшего художника, он просто сбросил со счетов, отправил на свалку. Сам можешь посудить, сколь мало обоснованно.

Вслед за тем упомянутый Микеланджело выступил против очищения Церкви, необходимость коего провозглашал и коего добивался Савонарола, а также проявил полную несостоятельность в связи с заказом Юлия II , нашего верховного пастыря и Твоего Святого патрона, на мраморную гробницу для Его Святешейства, которая была бы воистину прекрасна и достойна заслуг оного. В то же время он изготовил статую "Пьета", в коей, оскорбляя чувства верующих, изобразил Спасителя нашего убогим и больным, будто только что скончавшимся от какого-то наследственного недуга. Одновременно он задумывал изваять того нагого юношу, о коем сейчас никто толком не может сказать, Аполлон это или Давид, как и другие свои бесстыже голые фигуры мускулистых мужчин в часовне и гробнице рода Медичи.

Разумеется, уже тогда в его работах проявилось пагубное воздействие дурного общества, в которое он попал, в особенности влияние заурядного художника Себастьяно дель Пьомбо и благородных повес Боярдо Галлупи и Томазо Кавальери, легкомысленных нахлебников княжеской семьи, но прежде всего сожительницы своей Виттории Колонна, коей он посвятил тетрадку эротических и в конечном счете безнравственных сонетов. Итак, после крутого подъема последовало быстрое нравственное падение, а вместе с ним - как же иначе? - и художественный упадок.