Кобо Абэ - Стена

В самом деле, на экране стали появляться яркие, буквально осязаемые картины. Казалось, я смотрел из окна своей комнаты на улицу. Но действительно ли это те самые картины, которые я привык тогда видеть? Они были где-то далеко, будто это путешествие по чужой стране, привидевшееся мне во сне, будто это воспоминания, которые не удавалось мысленно сформулировать, будто это миражи, всплывающие, когда накуришься марихуаны. Где-то очень далеко. Это были картины, будто я, возродившись, снова стал ребенком, гуляющим в солнечный июньский день... О-о, вон стоят и разговаривают хозяин велосипедного магазина и жена мясника, а там смотрит на небо и радостно хохочет парализованный сын почтальона, которого вынесли и посадили под дерево у дороги... старик, пропускающий велосипедиста, портной из первой квартиры. За ним — сверкающий белой краской новый автомобиль молочника. О-о, моя улица, мои дома, люди, мои любимые!

— Это, — сказал барсук, — картина того, что будет завтра в десять часов утра. Никаких новых инцидентов с человеком-невидимкой больше не случится, государственный переворот, предпринятый правыми силами, провалился, и люди в это мирное, тихое утро наслаждаются будничным счастьем. Жалкие обыватели. А их барсуки рыскают по диким, бесплодным полям, становятся дистрофиками, калеками, дрожат от холода и голода...

Я непроизвольно вцепился обеими руками в камень, на котором сидел. Пальцы впились в него. Нет, камень впился в пальцы. Я подумал: как было бы хорошо, если бы я сошел с ума и мой разум рассыпался на кусочки. Отчаяние, овладевшее всем моим телом, неожиданно с огромной скоростью прилило к сердцу и застыло там, превратившись в отчаянную ненависть. Сердце, как только что отремонтированный насос, стало громко биться с силой, до сих пор неведомой ему, жилы налились кровью — вот-вот я мог взорваться от неимоверного внутреннего давления. Угасающий разум из последних сил искал выход. Напрягши глаза, которые у меня пытались отобрать, я неотрывно смотрел в вариатор времени.

А что, если удастся привязать этот отросток к себе и вернуть время к тому моменту, когда непойманный барсук еще не успел сожрать мою тень?!.

В то же мгновение я с силой и скоростью, которых не ждал от себя, бросился на барсука, повалил и вперил в него взгляд. Захваченный врасплох, барсук вытаращил глаза, ухмылка с его лица исчезла. Он прижал уши, на морде появилось выражение страха. Все же барсук изо всех сил старался улыбнуться.

Вспомнив научную теорию старика Яхве относительно улыбки, я быстро схватил его мускулюс зигоматикус минор и растянул в обе стороны. Теперь, хотя он мог смеяться, улыбаться был уже не в состоянии. Возможно, это принесло свои плоды, — во всяком случае, пока я неотрывно смотрел на барсука, сопротивление его постепенно слабело, он тихо фыркнул, и по выражению его глаз я понял, что у него есть какая-то просьба. По-прежнему не отрывая от барсука взгляда, я увидел, что шерсть его потеряла лоск, он весь как-то сжался и находился в полной прострации.

Даже после того как я выпустил его из рук и встал, он лишь жалко смотрел на меня, не пытаясь подняться. Я взял одной рукой отросток вариатора времени, а другой — податливую выпуклость белого живого существа.

— Послушай, — строго сказал я, — как вернуть время назад?

— Ничего особенного делать не надо, — ответил барсук хриплым голосом. — Конкретных правил не существует. Все делается в зависимости от места и времени, интуитивно. Вырабатывается определенный автоматизм...

Он попытался улыбнуться, но я прикрикнул, чтобы он не делал этого, и стал поглаживать, вертеть, перебирать пальцами выпуклость вариатора времени. Однако результата, на который я рассчитывал, не последовало, я только раздражался, как это бывает, когда во сне пытаешься пролезть в дырку диаметром с мизинец.

— Давай я попробую, — предложил барсук, но я, ничего не ответив, продолжал манипулировать, сосредоточив на кончиках пальцев всю свою нервную энергию.

Вдруг раздался пронзительный рев барсука. Отражаясь от стен, он звучал барабанным боем. Я обернулся, но барсук исчез.

В ответ на рев моего барсука со всех сторон стал доноситься вой барсуков. Ревела вся башня.

С вариатором времени в руках я покинул комнату наблюдения. Голоса переговаривающихся барсуков постепенно приобрели некую организованность, они, вероятно, решили окружить меня. Я побежал, избрав, как мне казалось, самую неподходящую дорогу.

Я несся, отдав ногам все свои силы. Спотыкаясь, падая, я мчался по лестницам, стенам, коридорам, парапетам, откосам. Барсуки, чуть ли не вплотную ко мне, бежали справа, слева, сзади, спереди. Без конца следовали друг за другом одинаковые ухабины, я крутился в похожих друг на друга местах, у меня появилось ощущение, что я сам превратился в часть окружающего меня каменного мешка.

Неожиданно передо мной возник огромный зал, посредине была винтовая лестница, которая поднималась к высокому растрескавшемуся потолку. Рядом с лестницей стояла табличка:

МУЗЕЙ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНЫХ ИСКУССТВ

ВАВИЛОНСКОЙ БАШНИ

Взбежав вверх по лестнице, я оказался в небольшой комнате, где почти вплотную друг к другу стояли скульптуры. Все они представляли собой женские ноги. Лес прекрасных женских ног от бедра заставил меня, затаив дыхание, любоваться ими, забыв о телах, которым они принадлежали. Ноги стояли на каменных постаментах в разных ракурсах. У самой близкой ко мне группы висела табличка: «Первобытное искусство» — изваяние из камня, изрытого черными дырами, округлые ноги были сплошь покрыты рисунками рыб и птиц. Следующая группа принадлежала к крито-микенскому искусству и ассоциировалась с совершенными колоннами. Далее шла Греция, причем сплошь состоявшая из ног Венеры Милосской. Затем — Ренессанс, не знаю даже, что о нем сказать. Потом — романтическое направление в искусстве, ноги были в чулках. За ним следовал поразивший меня натурализм, на ум приходило одно — ноги отрезаны у живых людей и покрыты парафином. Место среза казалось живым мясом, были видны даже кровеносные сосуды и куски тазовой кости. Ужасным было то, что на внутренней стороне ляжки виднелись струйки крови и волосы лобка. Следующим оказался абстракционизм. Здесь были представлены поделки из проволоки, заводные изделия из жести, именуемые «обже», — на выставках такие предметы можно часто увидеть; среди них были лишь произведения, которые сами по себе представляли интерес, даже не будучи женскими ногами. Последним оказался сюрреализм, представленный в специальной комнате, увидеть эти работы отсюда было невозможно.

Барсуки толпились внизу. Я оглядывался по сторонам в поисках места, где бы мог скрыться. И вошел в комнату сюрреализма. От удивления у меня перехватило дыхание.