Кёко Хаяси - Шествие в пасмурный день

— Но ведь ты сам предложил вместе пойти на фронт добровольцами?

— Да, но я все еще не могу принять окончательное решение, поэтому и надумал подбить тебя. Когда не хватает собственных сил, чтобы сдвинуть предмет с места, надо применить рычаг.

— Выходит, я рычаг?

— Что-то в этом роде.

По случаю учебной воздушной тревоги окна завешаны черной материей. Отец на сверхурочной работе, а мать, наказав Сэ-цуко следить за печкой, чтобы отец, вернувшись домой, мог погреться — он всегда мерз, — отправилась на очередное собрание тонаригуми. Сэцуко притулилась у печурки и вслушивалась в разговор, который вели между собой брат Хадзимэ и его друг Сюдзо Вакуи. Сэцуко понимала, что при ней друзья не стали бы рассуждать на подобные темы — они ведь были на целых шесть лет старше, поэтому она сделала вид, будто задремала, и для правдоподобия даже тихонько посапывала.

— Когда старшего брата объявили антипатриотом, я вначале решил поступить в военное училище. Но тут погиб второй брат, и я пришел к мысли, что его гибель была равносильна самоубийству. Конечно, с таким настроением нечего было и думать об армии, и я поступил в физико-технический институт, удивив всех домашних своим непостоянством. Родители, конечно, были рады, что младший сын решил пойти по стопам отца, но истинной причины моего поступка они так и не узнали.

— Тогда тебе не стоит идти на фронт добровольцем. Ведь студентам нашего института пока еще дают отсрочку. По-моему, будет гораздо разумней, если ты окончишь институт и в будущем унаследуешь фирму отца.

— В будущем… Что-то мне мало верится в такое будущее.

— Почему?

— Я не хотел идти на фронт только для того, чтобы нелепо погибнуть и называться героем, потому-то я и отказался от военного училища… Но в последнее время я стал думать иначе.

— Это как же?

— Хадзимэ! Ты никогда не задумывался, что означает для нас битва при Гуадалканале или гибель защитников Атту?

— ?..

— На мой взгляд, это означает, что Япония терпит поражение. Вот я и решил: раз все равно суждено умереть, то лучше погибнуть с мыслью, что умираешь во имя родины.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Нынешним летом я виделся со своим старшим братом. Он намного меня старше, да и голова у него, наверно, по-другому устроена. Прежде нам не приходилось серьезно разговаривать, вот я и решил с ним повидаться.

— Я слышал, он болен.

— Да, и навряд ли выздоровеет, но говорит, что несколько лет, наверно, еще протянет.

— Он в самом деле отрекся от своих убеждений?

— Отрекаться можно по-разному. Брат сделал это только для виду. Я многое понял во время нашей встречи. Он сказал, что своим убеждениям не изменил. В тюрьме у него пошла горлом кровь, и он решил, что теперь, даже если он заявит, что понял свои ошибки, все равно на фронт его не пошлют и, значит, он по-прежнему не будет сотрудничать с теми, кто ведет эту войну. Только потому он и сделал вид, будто отказывается от прежних мыслей. А почти всех его друзей, признавших свои ошибки, взяли в армию и отправили на фронт.

— Твой брат сказал, что и теперь не будет участвовать в войне?

— Тем более теперь! Ведь сейчас уже ясно, что все происходит именно так, как он предсказывал: «Я ни за что не пойду умирать, — сказал он, — и постараюсь выжить, даже если вся Япония превратится в поле боя». Удивительно упрямый человек.

— Он предполагает, что и Япония станет полем боя?

— Да. Сказал: это случится самое позднее через год или два. Сначала у нас отберут завоеванные территории, а потом и самих начнут так бомбить, что камня на камне не останется и все погибнут.

— Поэтому ты решил: раз все равно умирать, лучше пойти добровольцем и погибнуть в бою?

— Ты прав. Брат сейчас живет в префектуре Гумма, в храме у подножия горы Акаги. Он рассказывал, что часто бродит по прихрамовому кладбищу, разглядывает памятники и с болью думает о том, как все переменилось: на могилах солдат, погибших во время китайского инцидента, стоят роскошные памятники, и теперь многим из тех, кто отдал жизнь в нынешней войне, втыкают в могилу обыкновенную надгробную дощечку. Должно быть, в тылу не осталось людей, которые умели бы свято хранить память о погибших воинах.

— Дурак! Говори, но не заговаривайся.

— Ты сердишься?

— Само собой! Руки чешутся — врезать тебе как следует. Сэцуко испуганно открыла глаза и, чуть приподнявшись, поглядела на говоривших. Хадзимэ со смехом ткнул Сюдзо кулаком в лоб. Тот тоже засмеялся. В комнате было слишком темно, и Сэцуко не заметила, как у него повлажнели глаза.

— Ты сам-то как решил, Хадзимэ?

— Пойду на фронт. Я человек заурядный, звезд с неба не хватаю, поэтому исполню свой долг — не жалея жизни, буду воевать за родину, во славу императора.

— Завидую тебе.

Из трех открыток, присланных Хадзимэ, первую всегда хранил в кармане отец. Она исчезла в то утро, когда вражеские самолеты бомбили Иокогаму. Наверно, сгорела вместе с ним в пламени взрыва. Вторую открытку положили в гроб матери. Последняя была в тетради, которую Сэцуко сейчас крепко прижимала к груди. Первые две были адресованы всему семейству, а последняя почему-то лично Сэцуко:

«Сэцуко! Настал и мой черед идти на фронт, поэтому на твои плечи ложатся заботы о родителях. Ты вообще-то дерзкая девчонка, но человек правильный, поэтому на душе у меня спокойно».

«Неужели это все, о чем он хотел написать?» — думала Сэцуко. Когда она получила открытку, отец и мать уже покинули этот мир. В те дни газеты постоянно писали о подвигах отрядов смертников, и Сэцуко нетрудно было представить, при каких обстоятельствах писал свою последнюю открытку ее брат Хадзимэ. Перечитывая ее, Сэцуко всякий раз ощущала в груди неизъяснимую горечь. Она вынула вложенную в тетрадь открытку. Рядом была еще одна, не такая помятая, как письмо Хадзимэ. Ее прислал настоятель храма, в котором поселился Сёити — старший брат Сюдзо Вакуи — после того, как его выпустили из тюрьмы. Сэцуко могла по памяти воспроизвести каждую строчку, каждый иероглиф из письма:

«В эти грозные дни желаю вам здоровья и мужества.

Позвольте сообщить вам печальную весть: шестнадцатого июля почил вечным сном господин Сёити Вакуи. Перед смертью он сказал, что должен обязательно передать профессору Нива две тетради, которые вы оставили ему на хранение. Поскольку профессор Нива скончался, мы положили эти тетради в гроб в изголовье покойного и сожгли вместе с ним.

Позвольте нижайше известить вас об этом».

Горькие слезы хлынули из глаз Сэцуко. Это были слезы негодования. Теперь и она поняла те чувства, какие испытывал Сёити. Как он и предсказывал, война окончилась. Когда все стремились отдать свою жизнь за Японию, за императора, Сёити считал подобную смерть бессмысленной. Он говорил: война обязательно кончится, и до той поры надо сохранить жизнь. Сэцуко подумала о том, какое отчаяние он испытывал, поняв, что не доживет до конца войны, и ощутила буквально физическую боль. Когда Сёити умер, война еще продолжалась. Но теперь наступил мир.