Кёко Хаяси - Шествие в пасмурный день

Наверное, меня отбросило взрывной волной. Я лежала скрючившись под обломками. Но относительная свобода движений все же была. Я осторожно пошевелилась и убедилась, что тело тяжелым не придавлено, только завалено деревянными обломками.

Вначале я никак не могла понять, почему оказалась в таком положении, и некоторое время продолжала лежать под развалинами рухнувшей лачуги. Когда у человека восстанавливается способность соображать, он прежде всего пытается понять происходящее. Инстинкты действуют лишь какое-то мгновение, подсознательно, затем включается в работу мозг. Как только я поняла, что осталась жива, инстинкты отключились.

Мрак сменился синим и огненно-красным светом, ярким, как распустившаяся гортензия. Он не теплый и не холодный. Вспышка температурой триста тысяч градусов — это нечто потустороннее, словно свет, испускаемый духами умерших, выстроившимися сплошной стеной.

Сейчас, конечно, здравый смысл подсказывает мне, что глаза от яркой вспышки ослепли, и потому, естественно, свет поначалу казался сплошным мраком.

Я нащупала рукой деревянный обломок и попробовала его приподнять. Толкнула два раза, но он даже не сдвинулся. Я безуспешно повторяла свои попытки. Внезапно меня охватил страх. Отдел «А», где перерабатывалась макулатура, занялся огнем, поплыл дым.

«Если сейчас не выберусь отсюда, сгорю в огне». Я заставила себя успокоиться, осмотрела завалившие меня обломки и обнаружила над головой широкую доску. Вероятно, это была крышка стола. Она раскололась пополам. Если толкнуть ее, то, может, она как-то сдвинется. Просунув руки в щель, образовавшуюся в расколовшейся крышке стола, я изо всех сил толкнула ее вперед. Доска развалилась надвое, показалось небо. Отверстие достаточно широкое, чтобы выбраться наружу.

Я поднялась. Блузка на левом плече оказалась порванной об острые зазубрины сломанной доски. Плечо тоже было оцарапано.

Кругом сплошь пляска огня. Во все стороны он протянул свои щупальца. Валил густо-черный, а местами черно-красный дым. Его клубы, завихряясь, накатывались на пустынную площадь. Прямо передо мной бежал однорукий заместитель. Размахивая своей единственной рукой, с криком «Банзай!» он мчался по направлению к площади. Следом за ним, согнувшись и обхватив обеими руками стриженную наголо голову, бежал начальник отдела. На спине у него была видна рана.

Я окликнула его: «Господин начальник!» — но он, не помня себя, продолжал мчаться к охваченной огнем площади. Самый быстрый способ попасть к центральным воротам завода — это пересечь площадь. На заводе производилось оружие, поэтому он строго охранялся. Даже ограда была железобетонной. Рядом с отделом «А» была еще одна проходная, но на ее железных воротах постоянно висел замок. Попасть на завод можно было или через центральные ворота, или еще через две-три проходных. Чтобы вырваться наружу, мне оставалось только бежать следом за начальником.

Отдел «А» уже на три четверти был в огне. Пламя, охватив весь завод, с гудением устремилось к пустому пространству площади.

Пересечь площадь было невозможно. В разрыве дымного облака я увидела, как один из студентов в майке бросился туда, где находился отдел «А». За ним в бетонной стене были ворота. Если взрывная волна не обрушила их, то выбраться наружу не удастся. Ограда была слишком высока, чтобы ее перескочить, да и зацепиться не за что.

Однако студент бежал в ту сторону. Я кинулась за ним. В ограде зияла большая дыра с торчащими из нее железными прутьями. Через дыру виднелся пустырь. Я была ошеломлена. Оказывается, разбомбили не только наш завод. Я-то думала, что стоит выбраться с завода, и я спасена, а перед глазами предстала еще более ужасная картина. Всю территорию завода заволокло дымом, и, к счастью, я не знала, что происходит за его пределами.

Молодые парни, танцевавшие на площади, провожая друга на фронт, погибли. Некоторые, получив тяжелые ожоги, еще час-два жили. Но большинство из них взрывной волной с такой силой ударило о бетон, что у них вывалились внутренности. Стоны этих парней были ужасны. Моя подруга слышала их, когда в поисках спасения бежала мимо, и даже сейчас, если заходит разговор о тех событиях, она зажимает уши.

Мгновенная смерть большинства людей, погибших вне эпицентра взрыва, наступила в результате действия взрывной волны.

В круге танцующих, помимо учеников средних школ, было также человек сорок студентов. Безмолвный, как в пантомиме, трагический танец проводов.

Юноша-новобранец выходит в центр. Его друзья становятся плечом к плечу и образуют круг. Ведущий выкрикивает: «Ё-эй!» Круг подается вправо, все разом поднимают левую ногу, согнутую в колене. Все ступают в такт — «топ». Затем правой и снова левой. Ритмично и медленно круг движется вправо. Время от времени возгласом «Е-эй!» ведущий отчеканивает ритм. Круг поворачивает вправо, и гэта на ногах танцующих издают глухой стук. Этот тупой, не резонирующий звук, возникающий от удара дерева о камень, кажется каким-то пустым.

Я несколько раз проходила мимо танцующих парней. Каждый раз я приостанавливалась и молча, одними глазами, посылала привет незнакомому мне юноше, стоявшему в центре круга, желая ему удачи на войне. Наши взгляды встречались, и он, украшенный белыми ленточками, пристально глядя на меня, слал ответный привет.

После того как закончился танец-пантомима, в котором каждый, погрузившись в себя, словно раскрывал свое сердце и вместе с тем проникался настроением друзей, наступило оживление. Ведущий — а им, как правило, избирался «знаток» женских учебных заведений — выкрикивает название одного из них. Несколько юношей из круга хлопают в ладоши — их симпатии связаны с этой гимназией. Ведущий смотрит на новобранца. Его друзья не хлопают, а лишь постукивают одним указательным пальцем о другой. Это знак, что девушка новобранца в этой школе не учится. Ведущий продолжает называть женские гимназии, даже загородные. Когда наконец угадывается школа, к которой у новобранца имеется особый интерес, все разом шумно аплодируют, громко кричат. Затем опять становятся плечом к плечу в круг, и танец начинается снова. Тот же самый. Но теперь они еще и поют. Поют хором гимн той школы, где учился новобранец. Поют, кружась в танце. Постепенно темп нарастает, и под конец все мчатся вихрем, словно одержимые. Танец окончен. «Спасибо», — благодарит всех новобранец. «До встречи», — отвечают провожающие. Незамысловатый, берущий за самое сердце, траурный праздник юности.

Это последние проводы в армию, которые я видела в своей жизни. И провожающие, и тот, кого провожали, — все погибли.

Иногда мне приходит на память парень по фамилии Маикума, погибший потом на Окинаве. Его тоже прямо со школьной скамьи призвали в армию. Он учился в высшей школе города Кумамото и был первый неряха среди одноклассников. Однажды после отбоя воздушной тревоги, когда я перебегала площадь, он, гревшийся здесь на солнышке, окликнул меня и поманил рукой. Я подошла.