Густав Майринк - Белый Доминик

Ночью, когда сюртук, как обезглавленный труп, покоился на спинке кресла, меня охватывал неописуемый страх, и я мог от него освободиться, лишь представляя, какую доброту и благоже- лательность излучает барон обыкновенно. Вопреки его недугу и почти гротескной внешности - его седая борода, топорщившаяся из-под зоба, походила на метлу, - было в моем приемном отце что-то необычайно утонченное и нежное, что-то беспомощ- но-детское, что-то совершенно безобидное, что проявлялось еще ярче, когда он сердился и строго смотрел сквозь сильные опти- ческие стекла своего старомодного пенсне.

В такие моменты он казался мне огромной сорокой, которая наскакивает на вас, побуждая к драке, тогда как ее зоркие глаза едва могут скрыть страх: "Но ведь ты не осмелишься на- чать ловить меня, не так ли? "

Дом фон Йохера, в котором мне предстояло жить много лет, был одним из самых старых в городе. В нем было множество эта- жей, на которых раньше жили предки барона - каждое новое по- коление всегда на этаж выше предыдущего, как будто бы его стремление быть ближе к небу становилось все сильнее.

Я не могу припомнить, чтобы барон когда-нибудь входил в эти старые залы, с мутными и серыми окнами, выходящими на улицу. Мы жили с ним в двух простых. окрашенный в белый цвет комнатах под плоской крышей.

По другую сторону улицы высились деревья, под которыми гуляли люди. Рядом с домом в заржавленной железной бочке без дна, ранее служившей водосточной трубой, через которую на мостовую сыпались сгнившая листва и мусор, росла акация с бе- лыми пахучими корзиночками цветов.

Далеко внизу, вплотную к древним розовым, охристо-желтым и светло-голубым домикам, с зияющими пустыми окнами, с крыша- ми, похожими на шляпы без полей цвета мха, струилась широкая, спокойная серая река, берущая начало где-то в горах.

Река огибает город, и он похож на остров, охваченный во- дяной петлей. Река течет с юга, поворачивает на запад и вновь возвращается к югу, где от начала петли ее отделяет узкая по- лоска земли, на которой и стоит наш дом, последний в городе. Дальше, за зеленым холмом, река исчезает из виду.

По бурому, высотой в человеческий рост, мосту из сырых неоструганных стволов, прогибающихся, когда по ним катят по- возки, можно перейти на другой лесистый берег, где песчаные обрывы нависают над водой. С нашей крыши видны луга, в чьих туманных далях горы повисают, как облака, а облака покоятся на земле, как горы.

Посреди города стоит похожее на замок вытянутое здание, предназначенное ни больше ни меньше для того, чтобы отражать своими безжизненными сверкающими окнами палящий зной осеннего солнца.

В щелях между камнями мостовой вечно безлюдной базарной площади, где в кучах опрокинутых корзин, как забытые гигант- ские игрушки, стоят зонтики торговцев, растет трава.

Иногда по воскресеньям, когда зной раскаляет стены вычур- ной гродской ратуши, раздаются приглушенные звуки духовой му- зыки, поднимаемые с земли прохладными порывами ветра. Они становятся все громче и громче, ворота трактира "На почте Флетцингера" внезапно распахиваются, и свадебная процессия, разодетая в старинные пестрые одежды, направляется к церкви. Молодежь в разноцветных лентах празднично размахивает венка- ми; впереди толпа детей, во главе которой проворный, как ласка, несмотря на свои костыли, полоумный от радости крохот- ный десятилетний калека, как будто все веселье праздника при- надлежит только ему, в то время как остальные загипнотизиро- ваны лишь его торжественной серьезностью.

В тот первый вечер, когда я, собираясь заснуть, уже лежал в постели, дверь отворилась, и меня охватил необъяснимый страх, потому что ко мне шел барон и я подумал, что он хочет меня связать, как обещал.

Но он только сказал:

- Я хочу научить тебя молиться. Никто из них не знает, как следует молиться. Это надо делать не словами, а руками. Тот, кто молится словами, просит милостыню. Человек не должен просить. Твой Дух уже знает заранее, что тебе необходимо. Когда две ладони соприкасаются друг с другом, левая половина в человеке замыкается через правую, образуя цепь. Таким обра- зом тело прочно связано, и из кончиков пальцев обращенных кверху, свободно взвивается вверх пламя... Это тайна молитвы, которую не найдешь ни в одной из Священных Книг.

В эту ночь я впервые странствовал так, что на следующее утро уже не проснулся, как прежде, одетым и в пыльных сапо- гах.

II.

СЕМЬЯ МУТШЕЛЬКНАУС.

Наш дом - первый на улице, которая, если верbть моей памя- ти, называлась "Пекарский ряд". Он стоит обособленно.

Три его стены обращены к лугам и лесам, а из окна четвер- той стороны я могу дотянуться до стены соседнего дома - так узка улочка, разделяющая оба строения.

Эта улочка не имеет названия, это всего лишь круто подни- мающийся вверх узкий проход, связывающий друг с другом оба левых берега одной и той же реки; он пересекает перешеек, на котором мы живем и который соединяет город с окресностями.

Ранним утром, когда я выхожу гасить фонари, внизу, в со- седнем доме, открывается дверь, и рука, вооруженная мет- лой, сбрасывает стружки в протекающую реку, которая разносит их вокруг всего города, чтобы получасом позже, едва в пятиде- сяти шагах от другого конца прохода, лить свои воды на плоти- ну, где она с шумом исчезает.

Ближний конец прохода выходит в Пекарский ряд. На углу со- седнего дома висит табличка:

ФАБРИКА ПОСЛЕДНИХ ПРИСТАНИЩ

учрежденная

АДОНИСОМ МУТШЕЛЬКНАУСОМ

Раньше там было написано: "Точильщик и гробовщик". Это можно отчетливо разобрать, когда табличка намокает от дождя и проступает старый шрифт.

Каждое воскресенье господин Мутшелькнаус, его супруга Аг- лая и дочь Офелия идут в церковь, где они всегда усаживаются в первом ряду. Точнее, фрау и фройлейн садятся в первом ряду, а господин Мутшелькнаус - в третьем , под деревянной фигу- рой пророка Ионы, где совсем темно.

Каким смешным сейчас, спустя много лет, мне кажется все это, и каким несказанно печальным!

Фрау Мутшелькнаус всегда одета в черный шелестящий шелк, из которого выглядывает малиново-красный бархатный молитвен- ник. В тусклых, цвета сливы, остроносых сапогах с галошами она семенит, с достоинством подбирая юбку у каждой лужи. На ее щеках сквозь подкрашенную кожу проступает выдающая возраст красно-голубая сетка прожилок; ее все еще выразительные гла- за, с тщательно подведенными ресницами, стыдливо опущены, ибо неприлично излучать очаровательную женскую прелесть, когда колокола зовут к Богу.

Офелия носит свободную греческую одежду и золотой обруч вокруг прекрасных белокурых локонов, ниспадающих на плечи, и всегда, когда я ее вижу, у нее на голове миртовый венок.

У нее прекрасная, спокойная, отрешенная походка королевы. У меня всегда замирает сердце, когда я думаю о ней. Когда она, идет в церковь, она одевает вуаль... Впервые я увидел ее лицо гораздо позднее. Это лицо с темными большими задумчивыми гла- зами, так странно контрастирующими с золотом ее волос.