Густав Майринк - Белый Доминик

- А с троном, - он поднял три пальца, - было так, кля- нусь честью и блаженством, что я не лгу. Когда г-н Обер-ре- жиссер Парис был молод( я знаю это из его собственных уст), он был главным визирем при арабском короле в Белграде. Он обучал там для его величества высочайший гарем. Гм. Да. И моя нынешняя супруга Аглая, благодаря ее талантам, была назначена первой дамой по-арабски ее называли "май Тереза". У нее был чин первой эрзац-дамы высочайшей левой руки его Величества.

Но на его Величество было совершено покушение, и г-н Парис и моя супруга ночью были вынуждены бежать по Нилу. Да. Гм. Затем, как вы знаете, она стала мраморной нимфой в одном тайном те- атре, который организовал г-н Парис, пока она не отказалась от лавров... Г-н Парис также оставил свою профессию и живет здесь только ради образования Офелии. "Мы все должны жить только ради нее, - всегда говорит он. - И ваша святая обязан- ность, мейстер Мутшелькнаус, приложить все силы, чтобы дар актрисы в Офелии не погиб в самом зародыше из-за отсутствия денег". - Видете ли, господин Таубеншлаг, это - тоже причина, почему я должен - да вы уже знаете! - заниматься таким сом- нительным делом... Изготовление гробов не окупается. Сегодня слишком мало людей умирает. Гм. Да... Я мог бы обеспечить об- разование моей дочери, но знаменитый поэт, господин профессор Гамлет из Америки, требует слишком много денег. Я представил ему долговое обязатель ство и сейчас должен его отрабатывать. Гм. Да... Господин профессор Гамлет, собственно, молочный брат господина Париса, и как только он прослышал про большой та- лант Офелии, он сочинил специально для нее пьесу. Она называ- ется "Принц Дании". Там кронпринц должен жениться на госпоже моей дочери, но ее величество, его госпожа-мать, не разреша- ет, и поэтому Офелия топится. Моя Офелия топится!

Старик прокричал это и после паузы продолжал:

- Когда я это услышал, у меня затрепетало сердце. Нет, нет, нет! Моя Офелия свет очей моих, все мое счастье не должна то- питься! Даже в театральной пьесе! Гм. Да. И я пошел кланяться г-ну Парису, долго его упрашивал, до тех пор, пока он не на- писал письмо профессору Гамлету. Г-н профессор ответил, что он сделает так: Офелия выйдет замуж за кронпринца и не погу- бит себя, если я подпишу долговое обязательство... И я поста- вил под ним три креста... Вы наверное, будете смеяться, г-н Таубеншлаг, потому что это всего лишь театральная пьеса, а не действительность. Но понимаете, в пьесе мою Офелию также зовут Офелией. Знаете, г-н Таубеншлаг, Я конечно рад, но что, если вдруг моя Офелия после этого действительно утопится? Господин Парис всегда мне говорит: искусство выше действи- тельности... Но что, если она все же утопиться? Что со мной тогда будет? Тогда было бы лучше, чтобы я задохнулся тогда в железном гробу!

Кролики громко зашуршали в своем гробу. Точильщик вздрог- нул испуганно и пробормотал: "Проклятые кролики! "

Последовала пауза; старик утерял нить разговора. Он, каза- лось, забыл о моем существовании, и глаза его не видели меня.

Немного погодя он встал, подошел к станку и, надев переда- точный ремень на диск, запустил его.

"Офелия! Нет, моя Офелия не может умереть" - донеслось до меня его бормотание. - Я должен работать, работать, рабо- тать... Иначе он не изменит пьесу и... "

Шум машины поглотил его последние слова.

Я тихо вышел из мастерской и отправился в свою комнату. В постели я сложил руки и молил Бога, сам не зная почему, чтобы он хранил Офелию.

III

П Р О Г У Л К А

В ту ночь со мною произошло одно странное событие; обыч- но это называют сном, потому что не существует лучшего опре- деления для опыта, который переживает человек, когда его тело ночью отдыхает.

Как всегда, прежде чем заснуть, я сложил руки так, как учил барон - л е в у ю р у к у н а п р а в у ю.

Уже позднее, с годами, когда я приобрел некоторый опыт, мне стало ясно, чему служат эти действия. Возможно, что и лю- бое другое положение рук служит одной цели: тело должно быть надежно связано.

С тех пор, как я в доме барона в тот самый вечер в пер- вый раз отошел ко сну таким способом, я всегда просыпаюсь по утрам с ощущением, что во сне я проделал долгий путь. И вся- кий раз я чувствую как камень падает у меня с с сердца, когда я вижу, что я раздет, и на мне нет пыльных сапог, как раньше, в сиротском приюте...

Я лежал в постели и мне не нужно было больше бояться по- боев или целый день напролет вспоминать, куда же я все-таки ходил во сне. В ту ночь впервые повязка с моих глаз упала.

То, что точильщик Мутшелькнаус вчера так странно, как со взрослым, обращался со мной, возможно и было тайной причиной того, что ранее спавшее во мне робкое "Я" - быть может, тот самый Христофор - пробудилось, осознало себя, стало видеть и слышать.

Началось это так: мне снилось, что я заживо погребен и не могу пошеве лить ни рукой ни ногой; затем я глубоким вздо- хом наполнил грудь, и при этом крышка гроба отскочила... И я пошел по странной белой дороге, еще более пугающей, чем моги- ла, из которой я выбрался, ибо я знал, что у этой дороги нет конца...

Я вернулся назад, к своему гробу и увидел, что он стоит вертикально посреди дороги. Он был мягким, как плоть, и у не- го были руки и ноги, ступни и ладони, как у трупа. Когда я залезал в гроб, то заметил, что я больше не отбрасываю тени, и когда я, проверяя, бросил взгляд на себя, я увидел, что у меня больше нет тела. Затем я потрогал свои глаза, но у меня больше не было глаз. Тогда я захотел взглянуть на свои руки - но я не увидел никаких рук.

Крышка гроба медленно закрывалась надо мной, и мне почуди- лось, что мои мысли и чувства, когда я стоял на белой дороге, принадлежали какому - то бесконечно старому, но все же еще не сломленному существу. Затем, когда крышка гроба опустилась, это чувство рассеялось, как дым, оставив в осадке лишь приг- лушенный мутноватый поток сознания, характерный для замкнуто- го подростка.

Наконец крышка гроба захлопнулась окончательно, и я прос- нулся в своей постели.

Вернее, мне лишь показалось, что я проснулся. Было еще темно, но по слабому аромату акации, проникавшему в ком- нату через открытое настежь окно, я почувствовал, что первое дуно- вение наступаю щего утра уже коснулось земли, и что самое время идти и тушить городские фонари. Я схватил свою палку и спустился вниз по лестнице. Закончив работу, я перешел через мост палисадника и поднялся в гору. Каждый камешек на пути казался мне здесь известным и знакомым, однако я не мог при- помнить, бывал ли я здесь раньше.

Альпийские цветы, белоснежные одуванчики благоухали в ро- систых черно-зеленых высокогорных лугах в предрассветном мер- цающем воздухе. Затем на горизонте небо разверзлось и живительная кровь зари разлилась по облакам.

Жуки, отливавщие голубизной, и огромные птицы со сверкаю- щими перьями, проснувшиеся по неслышимому таинственному зову, поднимались со свистом с земли и зависали в воздухе на уровне человеческого роста, обратившись к пробуждающемуся солнцу.