Алан Маршалл - Я умею прыгать через лужи

- Только на неделю. - Я чувствовал себя виноватым. - А когда вернусь домой, все расскажу вам.

- Говорил мистер Маклеод что-нибудь насчет еды? - спросила она.

- Нет, - ответил я.

- Что у тебя есть дома? - Отец посмотрел на мать.

- Кусок солонины к ужину.

- Положи его в сумку вместе с двумя караваями хлеба. Этого ему хватит. Чай у Питера будет.

- Мне надо выехать из дому в четыре, - сказал я. - Опаздывать нельзя.

- Я тебя разбужу, - пообещала мать.

- Помогай Питеру во всем, в чем сможешь, сынок, - сказал отец. Покажи, какова наша порода. Разжигай костер, пока он кормит лошадей. Ты многое можешь сделать.

- Я буду работать, - сказал я. - Еще как буду! Честное слово!

Матери не пришлось будить меня. Я услышал скрип половицы в коридоре, когда мать вышла из спальни. Вскочив с кровати, я зажег свечу. Было темно и холодно, и почему-то мне было не по себе.

Когда я вышел на кухню, мать уже разожгла печку и готовила мне завтрак. Я торопливо заковылял в комнату к Мэри и разбудил ее.

- Не забывай кормить птиц. Хорошо, Мэри? - попросил я. - Выпускай Пэта полетать впять часов. У опоссума много свежих листьев, но ты давай ему хлеб. Тебе придется поменять всем воду сегодня, потому что я забыл. Попугай любит чертополох, у нас за конюшней растет куст.

- Ладно, - пообещала она сонным голосом. - А который час?

- Без четверти четыре.

- Господи! - воскликнула она.

Мать изжарила яичницу, и я, чуть не давясь в спешке, стал глотать ее.

- Не надо так спешить, Алан. У тебя еще много времени. Ты хорошо умылся?

- Да.

- И за ушами?

- Да, и шею.

- Я кое-что приготовила тебе с собой в маленьком мешочке. Не забудь каждое утро чистить зубы солью. Щетка в мешочке. Я положила тебе старые штаны. Ботинки у тебя чистые?

- Как будто.

Она посмотрела на мои ноги.

- Нет. Сними их, я почищу.

Она отломила кусочек черной ваксы и развела ее в блюдце с водой. Пока она начищала ботинки черной жидкостью, я беспокойно ерзал: мне не терпелось отправиться в путь. Мать начистила их до блеска и помогла мне обуться.

- Я ведь научила тебя завязывать шнурки бантиками, - сказала она. Почему ты всегда делаешь узлы?

Она принесла два мешочка из-под сахару под навес, где я держал свою коляску, и светила мне свечкой, пока я укладывал их на подставку для ног и привязывал костыли.

Было не только темно, но и пронизывающе холодно. Со старого эвкалипта слышался свист трясогузки. Я никогда не вставал так рано, и меня волновал этот новый день, еще не испорченный людьми, полный сонной тишины.

- Никто на свете еще не встал, правда? - спросил я.

- Да, ты сегодня встал первый в целом мире, - сказала мать. - Ты будешь умницей, хорошо?

- Хорошо, - пообещал я.

Она открыла ворота, и я на самой большой своей скорости выехал со двора.

- Не так быстро! - раздался голос из темноты.

Под деревьями темнота обступила меня стеной, и я замедлил ход. Я различал верхушки деревьев на фоне неба и узнавал каждое из них по очертаниям. Я знал все выбоины на дороге, знал, где лучше ее пересечь и какой стороной ехать, чтобы избежать особенно трудных участков пути.

Мне приятно было сознавать, что я один и волен поступать так, как мне заблагорассудится. Никто из взрослых сейчас не руководил мной. Все, что я делал, исходило от меня самого. Мне хотелось, чтобы до дома Питера Маклеода было далеко-далеко, и в то же время я хотел попасть туда как можно скорее.

Как только я добрался до большой дороги, я смог двигаться быстрее, и, когда подъехал к воротам Питера, руки мои начали побаливать.

Свернув к дому, я услышал удары копыт о пол конюшни, выложенной булыжником. Хотя Питера и его лошадей скрывала темнота, я видел их глазами слуха. Позвякивали цепочки под нетерпеливый топот копыт, зерна овса летели из ноздрей фыркающих лошадей, дверь конюшни громыхала, когда лошадь, проходя, задевала ее. Я слышал голос Питера, покрикивавшего на лошадей, собачий лай и кукареканье петухов в курятнике.

Когда я подъехал к конюшне, Питер запрягал лошадей. Было еще темно, и он не сразу узнал меня. Он уронил постромку, которую держал в руках, и подошел к коляске, разглядывая меня.

- Это ты, Алан? Гром меня разрази, что ты здесь де... Черт! Уж не собираешься ли ты ехать со мной, а?

- Вы же позвали меня, - неуверенно ответил я, вдруг испугавшись, что я его не так понял и что он совсем не думал брать меня с собой.

- Конечно, звал, я тебя давно уже жду.

- Но ведь еще нет пяти часов, - сказал я.

- Верно, - пробормотал он и вдруг задумался. - Твой старик сказал, что тебе можно ехать?

- Да, - заверил я его. - И мама. У меня и еда с собой. Вот она. - Я поднял мешок, чтобы показать Питеру.

Он улыбнулся мне сквозь бороду.

- Я с этим разделаюсь нынче вечером. - Потом другим тоном: - Подтолкни свою коляску под навес. Нам надо в пять быть уже в дороге. - Лицо его вновь стало серьезным. - Это точно, что старик разрешил тебе ехать?

- Да, - повторил я. - Он хочет, чтобы я поехал.

- Ладно. - Питер повернулся к лошадям. - А ну, отойди! - крикнул он, положив одну руку на круп лошади и нагнувшись, чтобы другой поднять с земли постромку.

Я поставил коляску под навес и стоял, следя за ним и держа в руках своп два мешка, как новичок-путешественник, собирающийся впервые сесть на пароход.

Дроги представляли собой тяжелую деревянную телегу с широкими железными ободьями на колесах, с тормозами из эвкалиптовых брусьев, которые приводились в действие торчавшим сзади рычагом. Дерево, из которого были сделаны дроги, побелело и потрескалось от солнца и дождей. Бортов у дрог не было, но на каждом из четырех углов возвышался тяжелый железный прут с петлей наверху, вставленный в специальное гнездо в остове. Дно дрог состояло из массивных, неплотно пригнанных досок, которые грохотали на неровной дороге. Гремели и колья, лежавшие на них. Дроги были с двумя парами оглобель, по паре на каждого коренника.

Питер рывком поднял оглобли, прикрепил чересседельник, надетый на коренника, к подвижному крюку оглобель, затем перешел на другую сторону, к другой лошади, терпеливо стоявшей рядом со своим товарищем.

Запрягая, он то и дело покрикивал: "Стой!", "А ну, подвинься!", "Давай!" - каждый раз, когда лошадь проявляла беспокойство или отказывалась слушаться его руки.

Три головные лошади, стоя бок о бок, ждали, чтобы он подтянул поводья и прикрепил постромки. Они были шотландской породы, а коренники - йоркширские тяжеловозы.

Кончив запрягать лошадей, Питер бросил на дроги сумки, несколько мешков с кормом, заглянул в ящик с провизией, чтобы проверить, все ли он взял, потом повернулся ко мне и сказал:

- Все в порядке. Теперь влезай. Постой, давай мне твою поклажу.

Я перешел к передку дрог и, держась за оглобли одной рукой, другой бросил костыли на дроги.