Александр Борин - Крутые повороты

По первому тепловозу будут судить не только о нем самом, но и о тепловозах вообще, вообще о тепловозной тяге. Первое впечатление всегда самое сильное, решающее. Чтобы затем его побороть и опровергнуть, иногда уходят десятилетия.

Первый тепловоз, объяснил Ломоносов, должен безотказно работать на рельсах республики, ни часа не простаивая в депо. Иначе он дискредитирует самое тепловозную тягу. Он должен быть прочным, только прочным. Пускай за счет скорости, красоты, дешевизны… О красоте и скорости мы поговорим, когда пять, десять тепловозов безотказно начнут уже ходить на наших рельсах. Когда к ним привыкнут люди…

— Что люди! — сказал Ломоносов. — Британский парламент запретил когда-то употребление паровоза Стефенсона, защищая спокойствие… британских коров.

Юрий Владимирович по памяти продекламировал исторический декрет британского парламента:

— «Британский парламент вполне отдает себе отчет в том, что новые паровозы помешают коровам пастись, а курам нести яйца. Деревни по соседству с железными дорогами прогорят. Отравленный паровозами воздух убьет птиц. Разведение фазанов и лисиц сделается невозможным. Лошади потеряют всякую цену. Содержатели придорожных трактиров и гостиниц разорятся. Путешествие по железной дороге окажется крайне опасным, так как паровики будут взрываться, разрывая пассажиров на куски…»

Ломоносов умолк. Сказал, обращаясь к Гаккелю:

— Так рассуждали британские парламентарии всего сто лет назад. Изобретение Стефенсона они откладывали до той поры, когда к нему привыкнут британские скоты…

Гаккель посмотрел на Ломоносова и ответил весело, вполне миролюбиво:

— Я, Юрий Владимирович, рассчитываю не на скотов, а на людей… Я полагаю, оттого именно, что по первому тепловозу люди будут судить вообще о тепловозной тяге, его и надо построить быстрым, изящным, экономичным…

Я предупреждал уже читателя: поведение профессора Юрия Владимировича Ломоносова полно противоречий.

Человек, о котором его современник уверенно сказал: «авантюрист» и прибавил еще: «милостью божьей», человек, который сам о себе писал как о дерзком и вдохновенном, этаком сорвиголове, с каждым новым известным нам фактом, с каждым новым событием, публичным своим выступлением и воспоминанием рисуется нам, наоборот, все более законченным реалистом: трезвым, осмотрительным, рассудительным, осторожным, практичным…

В чем же тут дело?

Некогда ошибся автор предисловия?

Или — вдруг, за несколько лет — настолько переменился Юрий Владимирович?

Нам с вами даны документы и факты, нам остается только их изучать, сопоставлять, анализировать, делать выводы…

И с выводами этими не торопиться…

Отодвинув стул, поднялся председательствующий.

Все умолкли.

— Железные дороги республики, — хриплым, простуженным голосом сказал председательствующий, — имеют сегодня дров на тридцать восемь дней работы, нефти на тридцать и угля на девять… — Он сделал паузу. На всей сети дорог есть в наличии 18 451 паровоз, из них — 11 159 больных и охлажденных. Да и понятие «здоровый паровоз» сейчас не то, что прежде. «Здоровый паровоз» — не такой, на котором можно ездить, а такой, на котором на сей раз с грехом можно доехать… О выпуске новых паровозов я и не говорю, Россия его практически давным-давно лишена… В 1913 году на заводах России было изготовлено 609 паровозов, в 1917-м — 40, в нынешнем, 1920-м — 89… И все! Полотно дорог устарело и разрушено…

Он обернулся к Ломоносову, почти грубо спросил его:

— О чем вы сейчас говорите, профессор? — Мельком взглянул на Гаккеля. — И вы, товарищ инженер? Лучшие умы Европы не знают сегодня, как подступиться к локомотиву с двигателем Дизеля. Не торопятся, выжидают… А вы хотите, чтобы за него взялись мы, не имеющие ни хлеба, ни металла, ни топлива? Голодные и раздетые? Вы спор тут затеяли: в Германии строить, в России? Быстроходный или небыстроходный?.. Что строить? Журавля в небе?

Он сказал резко:

— Такую авантюру не простят нам наши дети… Английские парламентарии, боявшиеся когда-то нового паровоза, находились в условиях, во сто крат лучших, чем сегодня мы… Они тревожились за британских коров, а мы не можем себе позволить даже этого: коровы в России дохнут от бескормицы.

Председательствующий замолчал. Уставился в зеленое сукно на столе.

В комнате сделалось совершенно тихо.

— Поверьте, товарищи, — сказал председательствующий, — противников технической революции среди нас нет. Ни одного. Но людей легкомысленных, безответственных среди нас тоже, надеюсь, нет. — Он обвел комнату глазами. — Какие будут соображения у членов коллегии Наркомпути?

Встал начальник Главного управления путей сообщения Борисов. Сказал сложно, витиевато:

— Несомненно, применение локомотивов с двигателем внутреннего сгорания составляет неотъемлемую задачу. Но в нынешних условиях придется ее отложить. Вероятно, такие локомотивы не скоро еще поступят в повседневное обращение на железнодорожное полотно социалистической республики…

— Голосуем, — сказал председатель.

Коллегия Наркомпути единогласно проголосовала против принятия любых предложений о постройке в настоящее время железнодорожного локомотива с нефтяным двигателем Рудольфа Дизеля.

Ломоносов и Гаккель вместе вышли из зала.

Спустились вниз.

На улице было жарко, пыльно.

Рядом по булыжнику грохотала телега.

Обождав, пока утихнет стук колес, Ломоносов спросил:

— Простите, не тот ли вы Гаккель, зять писателя Глеба Ивановича Успенского?

— Тот самый, — сказал Гаккель.

— Припоминаю, — сказал Ломоносов. — Лет десять назад о вас немало писали газеты.

Гаккель кивнул равнодушно:

— Да, писали.

Они помолчали.

— Если не ошибаюсь, — спросил Ломоносов, — вы никогда прежде не занимались железнодорожным транспортом?

Юрий Владимирович старался вспомнить сейчас, что же именно десять лет назад заставило газеты заговорить о Гаккеле… Кажется, упоминалось, что он строил на реке Лене гидроэлектростанцию, увлекался золотоискательством, пускал первый петербургский трамвай, разорился на отечественных аэропланах… Именно это, кажется, и сделалось поводом той самой газетной шумихи…

— Совершенно верно, — сказал Гаккель. — Железнодорожным транспортом я прежде никогда не занимался.

Они молча прошли несколько шагов.

— Простите, тогда не понимаю, — сказал Ломоносов. — С чем связано ваше присутствие на коллегии Наркомпути? Какое отношение вы имеете к локомотивам?

Они остановились у перекрестка, пропуская извозчичью пролетку.

— Видите ли, — сказал Гаккель, — две недели назад я представил в Наркомпуть свои проект тепловоза.

— Вы?