Мария Романушко - Эй, там, на летающей соске!

Этот фонарь много десятилетий висел в старомосковской квартире – среди загадочных, мудрых и озорных картин Художника, среди черепков старинной посуды, причудливых камней и прочей живописной разности.

Старый Художник был нашим другом. Его фонарь достался нам в наследство. Так же, как множество его загадочных картин. Одни из них – на стенах нашей комнаты. Словно окна в таинственные миры… Другие – живут в шкафу и извлекаются оттуда, когда приходят друзья.

Теперь на картины Старого Художника смотрит Ещё Один Человек.

Теперь Каптеревский Фонарь освещает наши счастливые хлопотливые ночи без сна…

Пеленальным столом нам служит старинный дубовый стол на четырёх львиных лапах. Он нам тоже достался по наследству. От Старого Художника и его жены – нашей крёстной. Моей и Гавра. Так счастливо случилось, что у нас с ним – общая крёстная.

Этот стол много лет стоял на кухне в одном из переулков старой Москвы. Он помнит многих… Вокруг этого стола, за чаем и беседой, собирались друзья дома – поэты и художники, астрономы, актёры, путешественники… Дети и мудрецы.

Переселившись в наш дом на Речвоке, стол несколько лет был нашим рабочим столом. На нём стояла пишущая машинка. Ещё за этим столом лепили из глины. Потом на нём поселился компьютер, наш трудяга-роботрончик.

Теперь в жизни поскрипывающего, но всё ещё крепкого старца, которому давным-давно перевалило за полторы сотни лет, – теперь в его жизни настала эпоха Ксении. Эпоха пелёнок и погремушек. Ему, небось, такое и не снилось…

Ты смотришь на меня с вопросом. По утрам, когда я, покормив Ксюшу, выхожу к тебе на кухню.

Ты стоишь у плиты и варишь овсянку – нашу ежеутреннюю простую пищу. “Как Ксюша? Как у тебя с молочком? Сколько удалось поспать? Два с половиной часа? О, это уже достижение по сравнению с вчерашним.”

Твои вопросы согревают сердце, твоя улыбка озаряет пасмурное декабрьское утро, знобкое от недосыпа. А в глазах твоих – вопрос, в котором ты сам себе, наверное, не отдаёшь отчёта. Ты спрашиваешь меня без слов.

И я отвечаю тебе: Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ. Как прежде. Нет, – ещё огромнее! Разве ты не чувствуешь сам?… Новая любовь лишь обостряет любовь, царящую в сердце дотоле. Это – свойство настоящей любви: она – приумножает.

“Милый, хороший, ненаглядный! Мальчик мой заботливый. Самый прекрасный брат на свете!”

“Почему это самый прекрасный?” – смущённо переспрашиваешь ты. “Вот Ксюша подрастёт и сама тебе скажет, почему”. – “Когда это ещё будет?…”

“Тебе нельзя читать эти газеты, Ксюша будет плакать”.

Мне нельзя читать эти газеты. Мне нельзя есть эти продукты. Нельзя думать эти мысли. Ходить по этим улицам. Смотреть в эти лица… Практически всё нельзя. Всё – вредно. Мне – кормящей женщине. В этом городе, в этой стране…

По улицам я пока не хожу. В злые лица прохожих не смотрю. Но ем то, что Бог послал нам на бедность. Нам – усталому скопищу людей на оскудевшей земле…

И я не могу не читать газеты, где про Андрея Дмитриевича!

От меня их старательно прячут, но я всё равно нахожу и читаю. И плачу… И всё никак не привыкну говорить о нем в прошедшем времени: был…

“Ну, вот, ты опять… Ты же обещала, что не будешь. Зачем ты себя растравливаешь?”

“Куда улетел наш Профессор?” – спрашиваем мы друг друга, выглядывая утром за окно. Снежок – не мятый, золотое пшено – не тронуто… Куда улетел наш Белый Голубь, наша благая весть? “Ну, что ж, – говоришь ты. – Возвестил. Сделал своё доброе дело – и полетел дальше. Туда, где он нужен сейчас. Между прочим, он исчез на следующее же утро после Ксюшиного появления на свет. Полетел дальше…”

Мы смотрим в запорошенный снегом мир… Где-то там летает наша волшебная птица, Благая Весть, стучится нежным клювом в чьё-то окно, осеняя чьё-то сердце надеждой…

Вторым нас посетил Доктор Коля. Наш филатовский доктор. Тот самый, который когда-то спас Антошкин палец.

В ту осень мы ездили, ездили с этим несчастным пальцем в травмапункт, целый месяц… И подружились с нашим Доктором. На всю жизнь. (Теперь уже ясно, что на всю).

Доктор Коля и Юмих – два ангела-хранителя нашей семьи. То, что мы с Иксиком более-менее благополучно прошли через горнило совкового роддома – спасибо Доктору. Это он определил нас туда, где не совсем, не окончательно безнадёжно. Конечно, и там, в хвалёном заведении, было жутковато (куда от этой совковой жути убежишь?), но была всё же и надежда: не дадут пропасть.

МОЖЕТ БЫТЬ…

– Дайте, дайте повозиться с ребёнком! – умоляет Коля. – Сто лет не пеленал маленьких девочек.

– Ну, так уж сто? Младшей-то всего пять.

– Ой, ребята, так быстро забывается… Ну, дайте же! Да не бойтесь: не сломаю вашу куклу.

Он, детский хирург-травматолог, обращался с нашим сокровищем весело и уверенно, крутил-вертел, как хотел, я только охала, а он хохотал на мои охи. А потом и вовсе выставил меня, слабонервную, из комнаты. И там, за закрытыми дверьми, два бесстрашных мужчины занялись Ксюшиным пупочком. Вернее – кровоточащей и гноящейся ранкой на том месте, где когда-то (только через месяц!) образуется хорошенький пупок. А пока – больно смотреть и страшно прикоснуться.

Филатовский доктор учил папу быть Ксюшиным доктором.

…А когда Ксюня уснула, мы сидели и пили чай. (Ничего себе: уже гостей принимаем! А ведь нам только десять дней.) И вы с Доктором опять заспорили. Уже много лет длится ваш спор и конца ему не видно. А начинается он всегда с одной и той же фразы Доктора:

– Вы же знаете, ребята, что я – материалист.

На это можно только расхохотаться. Действительно, что может быть смешнее, чем это заявление из уст нашего Доктора?

Доктор смотрит на нас с хитроватой улыбкой, ждёт, когда мы отсмеёмся…

А я думаю: “Если бы мир был сплошь из таких материалистов, как Доктор и Юмих, он был бы идеально устроен!”

Приезжала Анюта. Познакомилась с сестрёнкой. Послушала её отчаянный плач…

Потом папа укачивал страдающего Иксика, Иксик лежал щекой на папиной ладони… Анюта взяла лист бумаги, карандаш и быстро-быстро зарисовала: крошечный Иксик на папиной руке – как воробушек на ветке дерева…

Такой прекрасной наша комната ещё никогда не была!

Наша “многокомнатная” квартира. Пёстрый занавес из пелёнок… Волшебный театр чудесных превращений. Ежеминутных.

Декорации к самой лучшей из сказок. Скажи, неужели эта сказка – ПРАВДА?

– Хочешь – ущипну? – смеёшься ты.

Мои бесконечные монологи, обращенные к вам. Мой мальчик. Моя девочка. Мой милый.