Мария Романушко - Вырастая из детства

Запах петуний в моей взрослой жизни – он так много говорит мне!

Он мгновенно воскрешает Васильевку времён моего детства. Белые хатки под соломенными крышами… ощущение горячей пыли под ногами… бабушку – рядом со мной… а вдали – синюю ласковую речку с весёлыми карасиками в прозрачной воде…

Моя любимая Васильевка живёт в запахе петуний…

Моя тётя Зоя работает птичницей.

Ферма где-то далеко за селом. Мы едем туда на телеге с зерном.

Гнедая лошадка, не спеша, бежит среди жёлтых пшеничных полей…

Мы с бабушкой сидим прямо на зерне. Солнце горячее, а зерно – прохладное, нежное… Я окунаю в него руки по самые локти…

Пересыпаю зёрна с ладони на ладонь…

Мне так нравится эта золотистая, прохладная сыпучесть… это множество, бесчисленность, несметность… так бы и пересыпала с ладони на ладонь… так бы и окуналась, погружалась в него…

Зёрна… крупинки… ёлочные иглы… песчинки… – такие понятные и осязаемые образы таинственного Времени… Всю жизнь они притягивают и завораживают меня…

Всю жизнь, с раннего детства, я люблю пересыпать их с ладони на ладонь… окунаться в их сыпучую несметность…

И когда пересыпаешь их с ладони на ладонь, то понимаешь, что нет ни прошлого, ни будущего… что всё – вместе, рядом, вперемешку…

ОДНОВРЕМЕННО!

Прошлое, настоящее и будущее – у меня на ладони…

Птицы, птицы, и все – белые, белые…

Куры и гуси… Их – великие толпы, как людей на первомайской демонстрации…

Маленький прудик, белый и пушистый от птичьего пуха…

Вся земля белая от перьев – как будто в снегу…

Здесь работает моя тётя Зоя. Какая она счастливая – работать среди такой красоты! Среди такого веселья!… Все эти толпы птиц кудахчут, гогочут – как будто хохочут!…

Иногда мне жалко, что я родилась не в деревне.

Хорошо было бы жить среди птиц и цветов… Спать на прохладном глиняном полу в белой хатке, под соломенной крышей… Ходить босиком по горячей пыли… Есть из глиняных мисок деревянной ложкой… Пить вкусную колодезную воду… Срывать сладкую сливу прямо с дерева…

Какие они счастливые, деревенские люди!

И пока я кое-что не поняла про их жизнь, Васильевка казалась мне настоящим земным раем…

Никогда не забыть:

…я стою у белого пруда – а вокруг эти белые, белые птицы!… птицы! птицы!…

Так много белых птиц можно встретить, наверное, только в раю…

Езда в переполненном поезде – духота, жарище!…

Сижу в тамбуре на полу, свесив ноги в открытые двери вагона…

Бабушка читает в купе книжку и даже не догадывается, как я спасаюсь от жары.

Рядом со мной сидит молодой парень, наш сосед по купе, – точно так же свесив ноги в открытые двери вагона…

Меня обдувает горячим ветром!… Пахнет мазутом, горячими шпалами… Мелькают телеграфные столбы… гудят, звенят, поют провода… долгий, хриплый крик паровоза… чёрный дым… стучат, как тысячи барабанщиков, колёса на стыках…

Жёлтые поля… полустанки… стада на полях… речки и мосты… озёра и болотца… огромные заводы, пыльные, белые от цемента… и вновь поля, шелестящие леса и рощицы… и жёлтые холмы…

Сколько можно вот так ехать, чтоб не наскучило?… Наверное, всю жизнь!

…Когда я вернусь в купе, бабушка, оторвавшись от книги, поцелует меня нежно в макушку и скажет: «У тебя волосы пахнут гарью…»

Сегодня мы переехали в новую квартиру. В совсем другой район, на другую улицу.

Здесь нет степи за окном. Зато здесь прямой и широкий проспект братьев Коростелёвых.

Дом наш большой, красивый, буквой «Г». На первом этаже – аптека и книжный магазин. Наша квартира на третьем этаже – двухкомнатная, с узеньким изящным балконом. Окна и балкон смотрят во двор. Впервые мы будем жить без соседей.

Вечер. Пока взрослые расставляют мебель, я вышла во двор. Двор просторный, чистый, асфальтированный. Здесь хорошо будет играть в «классики». Во дворе – ни души. Посреди двора – густой сквер. Прямо заросли! Я иду по тропинке между кустов жёлтой акации… И выхожу к песочнице. Здесь тоже никого.

Песок – белый, нежный, чистейший речной песочек… Как на самарском берегу… Я сажусь на песок и окунаю в него руки по самые локти… Песок прохладный и тёплый одновременно… Нежность и наслаждение испытывают мои ладони, голые колени…

Я скидываю сандалии, нагружаю их песком и вожу свои «баржи» по прохладным песочным барханам…

К песочнице подходит мальчик. Он тоже снимает свои сандалии, нагружает их песком и начинает толкать свои «баржи» по песочным барханам…

Через несколько минут мы уже болтали, как старые знакомые. Мальчика звали Мишкой. Мишкой Бочкарёвым. Ему было, как и мне, семь лет. Так же, как и я, он завтра шёл в первый класс.

…Мы играли до глубоких сумерек… Пока наши мамы не позвали нас домой. Почти одновременно из окон нашего дома прозвучало:

– Лена!

– Миша!

И мы пошли к нашему дому. Вошли в наш подъезд. Поднялись на наш третий этаж…

И оказалось, что наши квартиры – напротив! Моя – №7, Мишкина – №9.

(И здесь, как на Полигонной, у нас квартира № 7! С тех пор я люблю это число).

Первого сентября, после торжественной линейки во дворе школы, учительница завела нас, первоклашек, в класс. И стала рассаживать за парты: девочек с мальчиками. Она взглянула на нас с Мишкой и сказала:

– А вы садитесь за третью парту у окна.

Так мы оказались неразлучными с Мишкой на целых два года. На два долгих, счастливых года. Пожалуй, это были два самых счастливых года за всё моё детство… Спасибо тебе, Мишка Бочкарёв, мой хороший друг!

Мы вместе с Мишкой ходили в школу. А школа была довольно далеко. Но в то время не принято было провожать детей в школу. Первоклассник считался уже взрослым, самостоятельным человеком. И если бы кого-нибудь в школу водила за ручку мама, или бабушка, то это беспомощное существо было бы навеки осмеяно и предано позору… Нас с Мишкой никто за ручку не водил.

Мы топали по проспекту длинную троллейбусную остановку… В одной руке – портфель, в другой – чернильница-непроливайка в матерчатом мешочке. (Мы все носили тогда с собой чернильницы в школу). Потом мы переходили проспект. Точнее – перебегали… Это было всегда страшно… Только через год появился в этом месте светофор. Но в первом классе его не было. Наверное, у меня оттуда ещё тянется страх перед машинами. Для меня это было каждый раз испытание – бежать, с колотящимся сердцем, через широкий проспект, видя, как они с бешеной скоростью несутся на меня – и слева, и справа… Страшные, очень страшные, очень огромные, рычащие, фыркающие вонючим бензином… Но я бы никому не сказала тогда, что мне страшно. Это я сейчас говорю.