Андрэ Моруа - Прометей, или Жизнь Бальзака

Письмо было сердечное и полное доброты, но, как сказал бы сам Бальзак, от него не прибавлялось "наличных" у старухи, сидевшей без хлеба и без огня.

XXIV. СИЗИФОВ ТРУД

И настал час, когда Сизиф уже не мог

больше ни плакать, ни улыбаться, ибо

натура его уподобилась тем каменным

глыбам, которые он вечно перетаскивал.

Бальзак

Возвращение из Италии после трех месяцев dolce vita [сладостной жизни (ит.)] было ужасным. В отсутствие Бальзака на улице Батай накопилась груда неоплаченных счетов. А он в 1837 году был беднее, чем в 1828-м; несмотря на то, что он трудился девять лет и достиг известности, у него было долгов на 162000 франков, и он не мог рассчитывать на поступление денег в ближайшее время, так как романы, за которые уже заранее был выплачен гонорар, только еще зарождались в его воображении. И вдобавок он натолкнулся на свирепого кредитора в лице Даккета, желавшего во что бы то ни стало добиться его ареста. Неужели же писатель, который был триумфатором в Милане и в Венеции, гостем итальянских князей, закончит свою жизнь в долговой тюрьме: "Оставьте, оставьте эту бездну скорбей! Ведь я же говорил вам, не подступайте к ней близко! - писал он таинственной Луизе. - Принимать во мне участие - это значит страдать".

Прежде всего нужно было ускользнуть от судебных приставов. Они уже знали о двух его квартирах. Где укрыться? Во Фрапеле, у преданной ему Зюльмы Карро? Там его тотчас обнаружат. Ах, если бы его бывший секретарь из "Кроник де Пари", де Беллуа, мог обеспечить ему "комнату, тайну, хлеб и воду"! Беллуа подсказал ему сюжет для рассказа "Гамбара", но комнаты не мог предоставить. Оставалось прибегнуть к неизменным друзьям Гидобони-Висконти. Contessa великодушно приютила Бальзака в своих апартаментах - она жила тогда на Елисейских Полях, в доме номер 52. Поступок героический: они с мужем "совсем обнищали", кроме того, она бросала вызов общественному мнению и рисковала очень многим. Она не побоялась этого. "Как и многие англичанки, она любила все блестящее и экстравагантное. Ей хотелось перцу, остроты в сердечных утехах, вроде того как многие англичане добавляют в пищу жгучие приправы, чтобы подстегнуть свой аппетит..." [Бальзак, "Лилия долины"]. Все романтическое, трудное, эксцентричное страстно увлекало Сару Лоуэлл. Бальзак тайком поселился в ее доме и тотчас принялся за работу.

Одной из самых удивительных черт бальзаковского творчества надо считать то, что, работая под гнетом неотложной необходимости, он никогда не забывал о своей основной задаче и уверенно воздвигал колоссальный монумент, стройный, соразмерный во всех своих частях. В 1837 году он должен был, согласно договору, написать несколько рассказов, чтобы дополнить "Философские этюды", закончить роман "Выдающаяся женщина", который ждала газета "Ла Пресс", и дать Альфонсу Карру, новому издателю "Фигаро", роман "Цезарь Бирото". И как не восхищаться, что, работая "на хозяев" как батрак, он создавал одну за другой чудесные книги.

Из своих путешествий по Италии Бальзак привез образы и сюжеты для новых рассказов. Больше чем когда-либо его преследовала мысль, что слишком страстная любовь художника к искусству может убить его произведение. Когда музыкант пытается воспроизвести ангельскую музыку, люди перестают понимать его. Бальзак и сам изведал такую опасность и такую неудачу, создав "Серафиту" - неудачу благородную. Он уже пробовал в "Неведомом шедевре" изобразить слишком большого художника Френхофера, который в жажде совершенства губит свое творение, ибо отходит от природы. Но в первом варианте этого рассказа недоставало теории художественного творчества, которую мог бы создать себе художник. Теофиль Готье поделился с Бальзаком своим опытом художника-любителя и критика-искусствоведа, и это помогло Бальзаку превратить рассказ в философский этюд.

В повести "Гамбара" он берет тот же сюжет. Героем ее является гениальный музыкант, гениальный, но непонятный, потому что понять его невозможно. Огюст де Беллуа сделал набросок этого рассказа. Морис Шлезингер напечатал его в "своей музыкальной газете. Бальзак совершенно переделал рассказ и с помощью немецкого композитора Якова Штрунца добавил к нему два пространных анализа опер "Магомет" и "Роберт-дьявол". Бальзак говорил себе, что он полнейший невежда в музыкальной технике.

"Музыкальная партитура мне неизменно представляется колдовской тарабарщиной, оркестр всегда кажется каким-то нелепым, странным скопищем уродливых деревянных инструментов, более или менее изогнутых труб, более или менее молодых физиономий оркестрантов с пудреными волосами или подстриженных в кружок, над лицами возвышаются грифы контрабасов, или их перечеркивают очки, или же физиономии приникают к медным спиралям и кольцам, а то наклоняются над бочками, которые почему-то именуются барабанами; на всем этом сборище играют отблески света, отраженного рефлекторами, все оно усеяно нотными тетрадями, производит более или менее в лад какие-то странные движения, сморкается, кашляет".

На самом-то деле Бальзак знал толк во всех искусствах, он восхищал самое Жорж Санд, когда высказывал свои взгляды на музыку. Яков Штрунц взял на себя техническую сторону в рассказе "Гамбара", но оказался слишком многоречив.

Только Бальзак мог сделать приемлемыми для читателя эти длинные технические отступления: "Квартет гурий (ля мажор)... Модуляции (фа диез минор). Тема начинается на доминанте "ми", затем повторяется в ля мажоре" - и так далее, на протяжении десяти страниц. Вписать в свой рассказ эти термины не представляло большого труда для автора. У всякого другого они были бы просто невыносимы, но в потоке захватывающего бальзаковского драматизма проходили незаметно.

В рассказе "Массимилла Дони", опубликованном в 1839 году (написанном, однако, в 1837 году), Бальзак применил эти идеи и к любви, и к музыке. Избыток страсти убивает искусство, так же как он убивает иногда мужскую силу. Мужчина может "спасовать" перед обожаемой женщиной и проявить себя темпераментным любовником с куртизанкой, которую он не любит; так и прекрасный тенор может самым жалким образом сорваться в ту минуту, когда он испытывает возвышенное музыкальное волнение.

"Если художник, на свою беду, полон страсти, которую хочет выразить, ему не удастся передать ее, ибо он сам воплощение страсти, а не образ ее. Искусство идет от ума, а не от сердца. Если сюжет произведения властвует над вами, вы становитесь его рабом, а не господином. Вы тогда подобны королю, замок которого осажден народом. Чересчур сильно чувствовать в ту минуту, когда надо осуществлять замысел, - это равносильно мятежу чувств против дарования..."

Словом, воображение истощает силы человека, и он уже не способен действовать. Мысль не только убивает, она лишает мужественности.