Игорь Оськин - Блажен, кто смолоду был молод

В академии на доске висел список тех, кому документы возвращены еще до экзаменов, — длинный список еврейских фамилий. Еще раз отметил: если нарушена одна нравственная норма, то как можно быть уверенным в соблюдении прочих?

Директор школы «Ваня», которому он рассказал о еврейском списке, удовлетворенно кивнул:

— Вот видишь – русская академия для русских.

При подаче документов, он, пожалуй, впервые проявил практичность с оттенком цинизма: в анкете отрицательно ответил на вопрос: были ли осуждены родители. Органы безопасности оказались не на высоте: поскольку отец погиб на войне, не стали копать прошлое – сидел, не сидел, пропустили анкету без претензий.

В эту же академию поступил Рем. Они не сговаривались, не обсуждали это. Отец Рема, подполковник, был там преподавателем.

«Академик» поступил в военно-медицинскую академию.

«Артист» – в театральный институт.

«Географ» – на географический факультет университета.

Зиновий написал школьное сочинение в стихах на тему: «Сталин наша слава боевая». Позднее говорил:

— Я думал – сочинение поможет.

Частый гость в семье Веры Пановой, попросил помочь. Она поехала в университет, вышла вся красная. Не получилось. Он поступил в педагогический институт иностранных языков. 9)

«Геолог» Лева – в геологический, там не отказывали евреям.

Другие евреи класса перепробовали по несколько вузов, но все-таки поступили.

Вуз.Учеба началась в лагере – месячная школа молодого бойца. Палатки, строевая подготовка, уставы, кроссы, ночные тревоги и прочее. Терпимо.

Нестерпимо для него стало другое – армия как таковая. Он испугался. Ему показалась: армия – страшный механизм, который перемалывает живые винтики как семечки.

Он не знал о том, что попал в неразбериху. В академию впервые приняли школьников, до этого – только офицеров из частей. Многого начальство не знало, делало сегодня одно, завтра другое.

— Почему они постоянно врут нам, — возмущался он, — вербуют как наемников в Пруссии.

При приеме обещали – будете жить дома, через месяц приказали жить в казарме.

И он сорвался на истерику. Страшная ошибка, ужасался он, изменил своей мечте. Обрек себя на 25 лет военной службы, бесправного рабства. Дальше – детская выходка. Объявил матери:

— Служить не буду, в академию не поеду. 10)

На другой день приехали капитан, командир учебной группы, и Рем Тусеев. Оказалось, что мать ездила в академию и вернулась вместе с ними. Он упрямо отказывался ехать.

— Я все равно отвезу, хотя придется вызывать вооруженный конвой, — говорил капитан.

— Ну что ты, Валька, казармы испугался? — несмело уговаривал Рем.

— Не в казарме дело.

Надумал все-таки поехать, поговорить с полковником, начальником факультета: человек он разумный, понимающий.

В кабинете у полковника говорил сбивчиво: ошибся, соблазнился на материальные выгоды, изменил своей мечте учиться в консерватории.

Полковник подумал, затем неторопливо сказал:

— Вы сделали несколько глупостей. Поздно сказали обо всем этом. По-моему, эти мысли о консерватории несерьезны. Всё это мальчишеские глупости. Но я постараюсь добиться отчисления, если это еще не поздно.

«Действительно, глупости, — подумал Колесов, — дверь захлопнулась. Выйти можно только в солдаты. Вопрос запутан: для него и так сделали исключение, приняли семнадцатилетнего, до совершеннолетия еще полгода. Зря я о консерватории, это уж совсем со страху выдал».

Была суббота, он остался один в казарме. Замполит факультета долго уговаривал его – скучно и сухо, а он отмалчивался.

Потянулась казарменная жизнь. Он отдался судьбе – по воле волн. «Если я сделать ничего не могу, если останусь здесь, то и это неплохо». Струсил, устал от напряжения.

На седьмой день пошел к полковнику. Он спросил:

— Ну как, не передумали, товарищ Колесов?

— Нет.

Они пошли к генералу, начальнику академии. Генерал предложил сесть, объяснял, что в СССР все граждане обязаны служить и т. п.

Колесов отмолчался. «Сила солому ломит». Остался в академии.

Начались пять лет беззаботной и скучноватой учебы: с девяти утра до трех дня сидеть в аудитории и записывать лекции, заниматься в лабораториях.

В казарме жили только первый год. После лекций учебой не занимался. Большое облегчение после школы.

Военная дисциплина заставляла сидеть на всех лекциях, а привычка к послушанию – исправно конспектировать, при этом ухватить смысл, записать самое существенное. В голове выстраивалась логика каждой лекции и всего курса в целом. Перед экзаменами оставалось только освежить память – слегка напрячься, и без больших усилий восстановить ранее понятое и записанное.

Готовился только по собственному конспекту, без учебников. В итоге трудно сказать, чего тут было больше – способностей или прилежания.

Экзамены сдавал на отлично. При этом, кроме хорошего (но не отличного) знания предмета, срабатывало еще невинное актерство – игра в умного мальчика.

Был такой случай на первом курсе. На экзамене по математике он ответил на вопрос по интегралу. Серьезный, уважаемый всеми ребятами математик Николаев задал дополнительный вопрос – по следующему интегралу, он ответил без подготовки, математик продолжил вопросы, и так он ответил сходу по всем тринадцати интегралам, то есть по тринадцати билетам. Через день на консультации для второй части курса математик отметил:

— Были выдающиеся ответы, например, ответ Колесова.

Ему передали это, он был польщен и удивлен.

На экзаменах срабатывал еще и эффект последействия – задел предыдущих отметок. На технической механике отвечал на твердую четверку. Попросил ассистента задать дополнительные вопросы. Подошел профессор, посмотрел зачетную книжку, улыбнулся:

— Ну, видите, чего он хочет.

Заработал пятерку.

Через два-три года учиться надоело. На лекциях зачастую сидел как в полусне, записывал под диктовку. Теоретические курсы сменились на более конкретные – описания устройств, приборов. Логики в них нет, надо просто зубрить. Появились четверки. То же самое и с курсовыми проектами.

Клюшин, товарищ по группе, попросил вместе с ним готовиться к экзамену. Колесов как раз в это время пребывал в очередном настрое жить по Наставнику, то есть для других, и согласился. Клюшин – хороший деревенский парень из старослужащих, пришедших в академию из солдат. Позанимались с разговорами (трепом), этот экзамен сам он с трудом вытянул на пятерку. Пострадал за собственную мягкотелость.

Последующая жизнь показала никчемность забот об успешной учебе, отметках и прочем.

Обычно нелепости бюрократической системы портят жизнь людям. Но ему повезло. Еще до войны главный военный начальник издал приказ, по которому принятые в военную академию гражданские лица получают офицерское звание после первого курса. Может быть, имелись в виду какие-то особые случаи, для каких-то солидных граждан. Он же благодаря этому приказу стал офицером в 18 лет (!?), в мирное время. Ничего, что младшим лейтенантом, зато со всем, что положено – обмундирование, сапоги хромовые, погоны серебристые со звездочкой, зарплата на уровне гражданского инженера. Для сравнения: курсанты высших училищ живут в казармах все пять лет учебы и становятся офицерами только при выпуске.