Симона Бовуар - Мандарины

«Как мы дошли до этого?» — с изумлением спрашивал себя Анри, купив на другой день «Эспуар». Он не мог оторвать взгляд от первой страницы. У него было одно мнение, у Дюбрея — другое; шум голосов, несколько нетерпеливых жестов меж четырех стен: и в результате на глазах у всех красовались эти два столбца взаимных оскорблений {109} 109 ...два столбца взаимных оскорблений. — Такие зримые формы приняла и знаменитая ссора между Сартром и Камю. Камю был уверен, что его эссе «Человек бунтующий» (1951) понравилось Сартру, а тот не стал высказывать ему своих претензий и только предупредил, что рецензия в журнале «Тан модерн» будет сдержанной. Написать рецензию поручили журналисту Франсису Жансону, который в полемическом задоре не удержался от «инквизиторского» тона. Камю этот опус привел в ярость, и он обратился с открытым письмом к Сартру, как если бы именно Сартр был автором злополучной статьи. Письмо начиналось ужасно обидевшим Сартра обращением: «Господин директор!» И письмо Камю, и резкий ответ Сартра с обвинением Камю в том, что тот «повсюду носит с собой портативный пьедестал», были напечатаны в одном номере, «в два столбца». Однако разрыв между Перроном и Дюбреем, по утверждению де Бовуар, описан безотносительно к конфликту между Сартром и Камю: первая версия романа создавалась писательницей с 1950 г., тогда как «Человек бунтующий», послуживший поводом для разрыва, опубликован в 1951 г. В книге за ссорой последовало примирение, которого в действительности между Сартром и Камю не произошло. .

— Телефон звонит непрерывно, — сказала секретарша, когда около пяти часов Анри пришел в редакцию. — И еще некий месье Ленуар сказал, что зайдет в шесть часов.

— Впустите его.

— И посмотрите эту почту: я даже не успела все разобрать.

«Ну что ж, значит, это дело волнует людей!» — говорил себе Анри, садясь за свой стол. Первая статья появилась накануне, и уже множество читателей поздравляли его, ругали, удивлялись. Пришла телеграмма от Воланжа: «Старик, жму твою руку», Жюльен тоже поздравлял его в небывало возвышенном стиле. Досадно то, что все, казалось, верили, будто «Эспуар» станет дубликатом «Фигаро»: надо будет внести ясность. Анри поднял голову. Дверь кабинета открылась, перед ним стояла Поль в своем меховом манто, она была явно не в духе.

— Это ты? Что случилось? — сказал Анри.

— Об этом-то я и пришла тебя спросить, — ответила Поль; она бросила на стол номер «Эспуар». — Что случилось?

— Ну, все это объясняется в газете, — сказал Анри. — Дюбрей не хотел, чтобы я печатал статьи о советских лагерях, я тем не менее сделал это, и мы разошлись. — Он нетерпеливо добавил: — Я обо всем рассказал бы тебе завтра за обедом. Зачем ты пришла сегодня?

— Я тебе мешаю?

— Я рад тебя видеть. Но с минуты на минуту я жду Ленуара, и у меня много работы. Оставим подробности до завтра, это не так срочно.

— Нет, срочно. Мне надо понять, — сказала она. — Почему этот разрыв?

— Я только что объяснил тебе. — Он подчеркнуто улыбнулся: — Ты должна быть довольна, ты так давно этого хотела.

Поль озабоченно смотрела на него.

— Но почему именно теперь? С человеком, с которым дружат с двадцати пяти лет, не порывают из-за какой-то несчастной политической истории.

— Однако именно так и случилось. Кстати, эта несчастная история очень важна.

Поль, казалось, замкнулась в себе.

— Ты не говоришь мне правды.

— Уверяю тебя, что это не так.

— Ты давно уже ничего не говоришь мне, — заметила она. — Думаю, я догадалась почему. И потому я пришла поговорить с тобой: ты должен вернуть мне свое доверие.

— Я тебе полностью доверяю. Но только давай поговорим завтра, — сказал он. — Сейчас у меня нет времени.

Поль не двинулась с места.

— Тебе не понравилось, что я объяснилась с Жозеттой в тот вечер, прошу извинить меня, — сказала она.

— Это я прошу меня извинить: я был в плохом настроении.

— Только не извиняйся! — На лице ее отражалось трепетное смирение. — В ночь генеральной репетиции и в последующие дни я многое поняла. Нельзя проводить сравнений между тобой и другими людьми, между тобой и мной. Хотеть, чтобы ты был таким, каким я тебя вообразила, а не таким, каков ты есть, это означало предпочесть себя тебе; то было самомнение. Но с этим покончено. Есть только ты: я — ничто. Я согласна быть ничем и принимаю от тебя все.

— Послушай, успокойся, — смущенно сказал Анри. — Говорю тебе: мы все обсудим завтра.

— Ты не веришь в мою искренность? — спросила Поль. — Это моя вина; меня одолевала гордыня. Видишь ли, отречение дается нелегко. Но теперь, клянусь тебе, я больше ничего не требую для себя. Есть только ты, и ты можешь требовать от меня всего.

«Боже мой! — подумал Анри. — Только бы она ушла до того, как придет Ленуар!» А вслух сказал:

— Я верю тебе, но все, о чем я прошу тебя сейчас, это потерпеть до завтра и дать мне поработать.

— Ты смеешься надо мной! — резким тоном сказала Поль. Лицо ее смягчилось: — Повторяю, я полностью принадлежу тебе. Что я могу сделать, чтобы убедить тебя? Хочешь, я отрежу себе ухо?

— А что мне с ним делать? — попытался отшутиться Анри.

— Это будет знак. — Слезы выступили на глазах Поль: — Мне невыносимо, что ты сомневаешься в моей любви.

Дверь приоткрылась:

— Месье Ленуар. Пригласить его?

— Пускай подождет пять минут. — Анри улыбнулся Поль: — Я не сомневаюсь в твоей любви. Но видишь, у меня назначены встречи, тебе придется уйти.

— Неужели ты предпочтешь мне Ленуара! — возмутилась Поль. — Кто он тебе? А я тебя люблю. — Теперь она плакала горючими слезами. — Если я выходила в свет, если я пыталась писать, то это из любви к тебе.

— Я прекрасно знаю.

— Тебе, быть может, сказали, что я стала тщеславной, что придаю теперь значение только своей работе: человек, который сказал тебе это, преступник. Завтра я на твоих глазах брошу в огонь все свои рукописи.

— Это было бы глупо.

— Я сделаю это, — заявила она и громко добавила: — Я сделаю это немедленно, как только вернусь домой.

— Нет, прошу тебя; это лишено всякого смысла. Поль снова поникла:

— Ты хочешь сказать, будто ничто не в силах убедить тебя в моей любви?

— Но я и так в этом уверен, — ответил он. — Я глубоко в это верю.

— Ах! Я надоела тебе, — со слезами сказала она. — Что делать! Но ведь надо же рассеять эти недоразумения!

— Никакого недоразумения нет.

— Ну вот, я опять продолжаю, — с отчаянием сказала Поль, — продолжаю надоедать тебе, и ты не захочешь больше меня видеть!

«Нет, — в порыве возмущения подумал он, — больше не захочу». А вслух сказал:

— Совсем напротив.

— В конце концов ты возненавидишь меня, и будешь прав. Подумать только, я устраиваю тебе сцену, я — тебе!