Симона Бовуар - Мандарины

— Представляется прекрасная возможность для тех, кто искренне хотел бы создать независимые левые силы, — сказал он не таясь. — Скрясин прав, полагая, что Европа не сможет существовать без поддержки США. Наша роль должна заключаться в объединении в интересах подлинного социализма всех сил, противостоящих советизации Запада: принять американскую помощь, поскольку она исходит от американского народа, пойти на альянс с Союзом голлистов, поскольку его можно направить в русло левой политики, — вот программа, которую я предлагаю нам.

Он устремил на Анри строгий, повелительный взгляд.

— На меня не рассчитывайте для ее исполнения, — сказал Анри. — Я всеми силами буду продолжать борьбу против американской политики. И вы прекрасно знаете, что голлизм — это реакция.

— Боюсь, вы не очень хорошо представляете себе ситуацию, — возразил Самазелль. — Несмотря на все ваши предосторожности, нас зачислили в антикоммунисты; из-за этого мы потеряли половину своих читателей. Но зато газета приобрела других, и в этом ее единственный шанс. Потому-то нам и не следует останавливаться на полпути: надо двигаться в том направлении, которое мы выбрали.

— То есть действительно стать антикоммунистической газетенкой! — сказал Анри. — И речи быть не может. Если нам грозит банкротство, пускай будет банкротство, но мы сохраним свою линию до конца.

Самазелль ничего не ответил; Трарье, безусловно, придерживался того же мнения, что и он, однако Самазелль знал, что Ламбер с Люком обязательно поддержат Анри: против такой коалиции он был бессилен.

— Вы видели «Анклюм»? — с радостным видом спросил он через два дня. И бросил еженедельник на стол Анри. — Прочтите.

— Что такого особенного есть в «Анклюм»? — небрежно спросил Анри.

— Статья Лашома о вас, — ответил Самазелль. — Прочтите, — повторил он.

— Прочту попозже, — сказал Анри.

Как только Самазелль покинул кабинет, Анри раскрыл газету. «Маски долой» — так называлась статья. По мере того, как он читал, Анри чувствовал, что к горлу подступает комок от охватившего его гнева. При помощи урезанных цитат и тенденциозного изложения Лашом объяснил, что все творчество Анри выдает фашистское мироощущение и подразумевает реакционную идеологию. В частности, пьеса Анри — это надругательство над Сопротивлением. Ему свойственно глубокое презрение к другим людям: гнусные статьи, которые он только что опубликовал в «Эспуар», — яркое тому свидетельство. Было бы гораздо честнее с его стороны откровенно объявить себя антикоммунистом, вместо того чтобы убеждать в своей симпатии к СССР в тот момент, когда он разворачивает клеветническую кампанию: такая грубая уловка прекрасно показывает то неуважение, с каким он относится к своим ближним. Слова «предатель» и «продажный» не были написаны черным по белому, но читались между строк. И это написал Лашом. Лашом. Анри вспоминалось, как он с радостным видом натирал паркет Поль в ту пору, когда скрывался в ее квартире; он представлял его себе на Лионском вокзале, утопавшего в чересчур длинном пальто, смущенного от волнения в минуту расставания. И еще. Потрескивали рождественские свечи; сидя за столиком в Красном баре, Лашом заявлял: «Надо работать бок о бок», и потом, чуть позже, говорил со смущенным видом: «На тебя никогда не нападали». Анри пытался урезонивать себя: «Он не виноват. Виновата партия, которая нарочно выбрала именно его для этой неприятной работы». Но потом его захлестнула безудержная ярость. Ведь не кто иной как Лашом придумывал фразу одну за другой: нельзя ограничиться одним повиновением, всегда приходится все создавать самому. И у Лашома еще меньше извинений, чем у его сообщников, потому что он прекрасно знает, что лжет. Он знает, что я не фашист и никогда таковым не стану.

Анри поднялся. Отвечать на статью не стоит: ему нечего сказать, кроме того, что Лашом и так уже знал. Когда слова утрачивают смысл, остается сделать лишь одно — пустить в ход кулаки. Анри сел в машину. В этот час Лашом должен находиться в Красном баре. Анри двинулся к Красному бару. Он застал там Венсана, который пил с приятелями. Лашома не было.

— Лашома здесь нет?

— Нет.

— Тогда, значит, он в «Анклюм», — сказал Анри.

— Не знаю, — отвечал Венсан. Он встал и пошел за Анри к двери. — Ты на машине? Я еду в редакцию.

— Я не туда, — сказал Анри. — Я еду в «Анклюм». Венсан вышел вслед за ним.

— Да брось ты это.

— Ты читал статью Лашома? — спросил Анри.

— Читал. Он показал ее мне до того, как напечатал, и я с ним поссорился. Это жуткая мерзость. Но какой смысл устраивать скандал?

— У меня не часто появляется желание драться, — ответил Анри. — Но на этот раз я чувствую такую потребность. Тем лучше, если будет скандал.

— Ты не прав, — возразил Венсан. — Они воспользуются этим, чтобы начать все сначала, и пойдут еще дальше.

— Еще дальше? Но они назвали меня фашистом, — сказал Анри. — Куда же дальше? И в любом случае мне на это плевать. — Он открыл дверцу машины. Венсан схватил его за руку.

— Знаешь, если они решают расправиться с кем-то, то не останавливаются ни перед чем, — сказал Венсан. — В твоей жизни есть слабое место, они достанут тебя таким способом.

Анри посмотрел на Венсана:

— Слабое место? Ты имеешь в виду Жозетту и те сплетни, какие о ней рассказывают?

— Да. Возможно, ты не подозреваешь, но все в курсе.

— И все-таки они не осмелятся, — сказал Анри.

— Не думай, что они постесняются. — Венсан заколебался. — Я так ругал Лашома, когда он показал мне свою статью, что он выкинул десять строчек. Но в следующий раз он молчать не станет.

Анри безмолвствовал. Бедная Жозетта, такая ранимая! У него мороз пробежал по спине, когда он представил себе, как она читает те десять строчек, которые выкинул Лашом. Анри сел за руль:

— Садись, ты выиграл, мы едем в редакцию. — Он включил сцепление и добавил: — Спасибо тебе!

— Такого от Лашома я не ожидал, — сказал Венсан.

— Лашом или другой, не важно, — возразил Анри. — Нападать на кого-то в его частной жизни, да еще таким образом, это все-таки слишком мерзко.

— Мерзко, — согласился Венсан. Он заколебался. — Но есть одна вещь, которую ты должен понять: у тебя больше нет частной жизни.

— Как! — воскликнул Анри. — Конечно есть, у меня есть частная жизнь, и она никого не касается, кроме меня.

— Ты общественный деятель; все, что ты делаешь, становится достоянием общественности, и вот доказательство! Тебе надо быть безупречным — во всех отношениях.

— От клеветы не убережешься, — возразил Анри. Какое-то время они ехали молча, потом Анри сказал: — Как подумаю, что они выбрали для этого дела Лашома, именно Лашома! Какая изощренность! — И добавил: — Значит, они ненавидят меня!