Александр Соболев - Ефим Сегал, контуженый сержант

Однажды Ефим подошел к бригадиру:

- Сергей Назарович, поучите меня, пожалуйста, заливке.

- Зачем? - сверкнул глазами Лапшин. - Заменить хотите?

- Полноте, что вы! Я немножко освоил все операции, кроме вашей. Надо же и этому научиться. Вдруг заболеете? Кто вас заменит?

- Левка-Соловей. Он умеет. А впрочем, - Лапшин рубанул рукой воздух, - валяйте, учитесь, авось пригодится! Я не против! - добавил равнодушно.

Ефим с осторожным оптимизмом отметил эту перемену.

Специальность заливщика не требовала особого умения и технических знаний, скорее, изрядной физической силы и сноровки. Лапшин со злорадной ухмылкой посматривал, как Ефима покачивало туда и сюда, когда, зажав в дрожавших от напряжения руках длинную ручку двенадцатикилограммового тигля с кипящим металлом, он переносил его от электропечи к форме.

- Глядите, товарищ сменный, — вежливо язвил Лапшин, — не свалитесь ненароком! Охнуть не успеете — сваритесь!

Но после нескольких попыток Ефим приспособился к заливке.

- Я трепаться не люблю, - вдруг разоткровенничался тогда Лапшин, — зря язык медом не мажу, скажу тебе как есть: ты мужик подходящий, на вид жидковат, щуплый, а напористый, факт! Видать, тебя фронт здорово обкатал. И на еврея, скажу тебе честно, ты не похож.

Последняя фраза прозвучала в устах Лапшина как высший комплимент. А Ефим словно бы пропустил ее мимо ушей. Ему было сейчас важно совсем другое: Лапшин дрогнул. В этом не было сомнения.

Дрогнул-то дрогнул, но до полной его капитуляции - расстояние неопределенное... Неизвестно, сколько бы еще кочевряжился норовистый полурабочий-полурецидивист, если бы не произошло непредвиденное.

... В обеденный перерыв Лапшин подал Ефиму заявление с просьбой отпустить его на два дня в деревню, проведать больную мать.

- Не верите? Привезу справку из сельсовета. Вы меня еще не знаете, я что хошь могу, а мараться брехней не буду, - патетически заключил он.

Ефим разрешил отлучку. Однако спросил:

- Кого вместо себя на заливку рекомендуете?

- Ясно, Соловья! Справится не хуже меня, малый - во! - Лапшин выпятил большой палец с грязным ободком. - Даром что домушник, а работяга! Хват! Быку рога свернет!..

Разрешение на отпуск Лапшину, кроме сменного мастера, должны были дать старший мастер и начальник цеха.

- Как можно, Ефим Моисеевич, не подпишу! - категорически возразил Мальков. - И с ним хоть кричи караул, а без него?..

- Разрешите, Иван Иванович, - попросил Ефим, - справимся, я кое-что наметил.

Мальков глядел вопросительно.

- Завтра, - сказал Ефим, - на заливку встану я, а послезавтра - Лева Жарков.

- Да что вы! Что вы! Бог с вами! - замахал руками Мальков. - Вы вместо Лапшина?! Целую смену?! Это же вам не под силу!

Ефим настоял, Лапшина в деревню отпустили. И к великому удивлению всей смены, мастер Сегал встал на заливку. Левка Жарков хохотал до упаду.

- Ой, не могу! Помереть можно! Брось, товарищ еврейчик, - комически умолял он, - не смеши, давай я уж как-нибудь заместо Дрозда...

Ефим молча отстранил от себя наседающего Левку и, стиснув зубы, продолжал курсировать от электропечи до форм. Порой ему казалось: вот-вот подкосятся ноги, и он, у всех на виду, упадет, насмерть обожжется кипящим металлом. Он обливался потом, задыхался, но крепился сверх сил. И к обеду - небывалое: смена выпустила пятьдесят пять вкладышей, больше половины плана.

- Непостижимо! - развел руками Мальков.

После обеденного перерыва Левка подошел к Ефиму и уже без обычного кривляния предложил:

- Слышь, мастер, хватит с тебя, становись на мое место, а я на заливку. Куда тебе - сдохнешь!

- Ничего, Лева, справлюсь. А будет невмочь - позову тебя.

- Ну, давай, давай!

И Ефим дал сто пять вкладышей. Пять - сверх задания. И качество нормальное. Мальков трижды пересчитал продукцию смены: не верил глазам. Но факт есть факт!

- Ай да молодчина! Ай да Сегал! - ликовал он.

Смертельно усталый Ефим тоже похвалил себя, молча.

Левка Соловей подошел к нему, вызывающе изрек:

- Завтра встану на заливку. Гляди, еврей-рекордсмен, в мешок зашью...

Ефиму не улыбалась перспектива быть зашитым в мешок, он плохо понимал смысл угрожающей шутки, наверно, из блатного словотворчества.

- Хорошо, Лева, - ответил миролюбиво, - давай, завтра разворачивайся.

И назавтра Левка действительно развернулся: всю смену работал, как одержимый, молча, деловито, без обычного зубоскальства. К вечеру на стеллаже образовалась горка из ста двадцати вкладышей. Вытирая обильно выступивший пот, злобно зыркая вороватыми глазами, он пренебрежительно бросил Ефиму:

- Ну, считай, стахановец! И не лезь тягаться. Я тебя общелкал, да еще как!

На следующий день кончался срок отпуска Лапшина, но он не появился в цехе ни завтра, ни послезавтра. Левка Жарков, хоть и с меньшим рвением - не расшибаться же в лепешку, а норму перевыполнял. И отсутствия бригадира даже не замечал.

Лапшин пришел на работу лишь на пятый день. Выглядел он скверно, хмуро.

- Мать похоронил, - сказал глухо, - вот справка из сельсовета.

Ефим не читая, положил справку в карман, от души посочувствовал ему.

- Работать сегодня сможешь? - спросил участливо.

- Надо, так лучше... тяжко мне... все же мать. Она одна была у меня родная, теперь никого...

И начал работать как раньше, с прохладцей - восемьдесят, восемьдесят пять вкладышей за смену, не больше.

- Что будем делать с Лапшиным? - спросил Батюшков Малькова и Сегала. - Ему известно, как в его отсутствие выполнялся план?

- У него большое горе, - объяснил Ефим, - неудобно теперь упрекать его.

- А если его отстранить, вернее, поменять местами с Жарковым? - предложил Мальков, вопросительно глянув на Ефима.

- Пока не стоит, успеется, - возразил Ефим.

- Смотрите, товарищ Сегал, план будем спрашивать с вас, - предупредил Батюшков, - не забывайте об этом.

Но никаких перестановок делать не пришлось. Через три дня Лапшин явился на смену зверь зверем. Ни с кем не поздоровался и рванулся к заливке. Действовал как автомат, ритмично, быстро, без остановок, и к обеду выставил на полке стеллажа семьдесят отливок. Мастера, да и все в смене были озадачены. В конце обеденного перерыва Ефим попросил Лапшина зайти в конторку.

- Вы не знаете, Сергей Назарович, почему ваш друг Лева сегодня на работу не вышел?

Лапшин сверкнул холодными глазами, отборно выматерился.

- Падла он, шкура... Все равно прибью стерву... - и ушел, оставив Ефима в полнейшем недоумении.

- Бригадир вчера вечером разрисовал Левку - не узнать! Утром он в поликлинику почапал, за билютнем, - сообщил Ефиму по секрету подсобный рабочий.

- Как разрисовал? Избил, что ли? - уточнил Ефим. - За что?

Рабочий замялся.

— Продал он Серегу. Сам его подбивал работать шаляй-валяй, мол, куда нам спешить, пар из себя выгонять?.. Ну, Лапшин и работал: «ямщик, не гони лошадей!» А вчера как узнал, что Левка тут без него выкомаривал, и дал ему... дескать, чего, сука, подводишь. Левка стал отбиваться, говорит, не тебя продавал, не тычь кулаками, обида меня взяла, говорит, какой-то... - рабочий запнулся, - плюгавый еврейчик тебя обштопал, а мы что — хуже? Ты гляди, не обижайся, это он со злости сбрехнул.