Александр Соболев - Ефим Сегал, контуженый сержант

Покойный лежал в гробу в черном, наверно, праздничном костюме, со скрещенными на груди крупными кистями рук. На лице его окаменела боль, черные с проседью, сдвинутые брови, казалось, приказывали: «Кончайте, негодяи, комедию!»

А комедия продолжалась. Перед самым выносом в почетный караул у гроба встали: директор завода - генерал Мошкаров, парторг ЦК Смирновский, заместитель председателя завкома Званцев, инструктор райкома Великанова. Крутов встать в почетный караул, вероятно, не решился, а может быть, не пожелал отдать последний долг усопшему, вернее - убиенному, да-да, убиенному Он невозмутимо прохаживался поодаль от гроба, изредка бросая антрацитный взгляд на свою жертву. Только однажды, встретившись глазами с Сегалом, на секунду смешался, но тут же продолжил барское вышагивание.

На гражданской панихиде первым взял слово Смирновский. Он поднялся на небольшое возвышение у гроба, три раза кашлянул в кулак, и, изобразив на скуластом злом лице нечто похожее на скорбь, кричащим баритонцем начал: «Товарищи, друзья, родные, близкие покойника (он так и сказал - покойника), коллектив нашего орденоносного завода понес большую утрату: скончался один из наших старейших рабочих, запевала стахановского движения, герой труда всех пятилеток... (тут Смирновский запнулся, очевидно, забыл, что надо говорить дальше. Он достал из кармана вчетверо сложенный лист бумаги, развернул его, стал читать заранее написанную для него кем-то надгробную речь). - Скончался один из наших старейших рабочих, герой первых пятилеток. - Смирновский забыл, что слова эти он только что произнес, кашлянул в кулак, продолжал по бумажке: - Верный сын народа, беспартийный большевик, кристальной души человек, незабвенный Савелий Петрович Нагорнов...».

А Ефиму явственно послышались вдруг другие слова, сказанные тем же Смирновским в своем кабинете: «Гонят его с завода с волчьим билетом - и правильно!.. Может концы отдать? Ну и что?..»

Смирновского сменили другие ораторы. Затем гроб подняли на плечи четыре дюжих молодца, оркестр торжественно заиграл траурный марш. Савелий Петрович Нагорнов поплыл в вечность...

С гражданской панихиды Ефим не вернулся в редакцию: голова разболелась до ломоты в висках, до звона в ушах. Множество смертей видел он на фронте, привык к виду мертвых. Может быть, притуплялась острота потери человека на поле боя и потому, что то была гибель за правое дело в схватке с фашистами. Жертва борьбы за правду, за свое «Я» со своими, советскими, коммунистами, - была перед ним впервые. Фарисеев, принародно отпевающих свою жертву, ни представить себе, ни воспринять он не мог.

Он сидел в общежитии на казенной кровати, обхватив голову руками, раскачиваясь, пытаясь монотонными движениями унять боль, приглушить душевное страдание. В комнате никого не было. Репродуктор безголосым баритоном хрипел какую-то популярную песенку. В другое время Ефим выдернул бы штепсель из розетки. Но сейчас он ничего не слышал. Не услышал и настойчивого, громкого стука в дверь. От крепкого прикосновения чьей-то руки вздрогнул, поднял глаза, смотрел невидящим, неузнающим взором на стоявшего рядом человека.

- Что с тобой, Ефим? - говорил тот. - Часом не захворал? На тебе лица нет. Барабаню в дверь, барабаню. Никто не откликается. Дернул за ручку - не заперто. Что ты так уставился. Как в первый раз видишь! Иль не узнаешь?

Будто из рассеивающегося тумана всплыло перед Ефимом лицо говорившего. Откуда-то издалека доходили до него, казалось, ничего не означающие слова. Он изо всех сил пытался выбраться из сковывающей его пелены, осознать происходящее, определить, кого, что слышит... Не скоро увидел: стоит, склонившись над ним, его добрый товарищ - рыжеусый солдат.

- Степан Петрович! Это ты? - спросил негромко, слабым голосом. - Степан Петрович Жилин! Какими судьбами? Рад тебя видеть!

- Признал-таки старого солдата, слава Богу! А то я уж обеспокоился, не помешался ли наш сержант? Как-никак, контуженый! Теперь вижу - ошибся, отлегло!

- Присаживайся, Степан Петрович, не беспокойся, в общем-то, я здоров. Тут такое дело, понимаешь... да ладно, рассказывать не буду ... тяжелое дело.

- Ну и не надо рассказывать. Где ты запропастился? Давненько не заходил. Старшина говорит: совсем позабыл нас сержант! Загордился, редактором стал, куда там.

- Виноват я, Степан Петрович, но, поверь, закрутила работа, времени не хватает.

- Понимаю, Ефим, и старшина шутит. Знаешь, зачем я к тебе пришел? Мы, то есть я и старшина, полный расчет с завода взяли. Завтра по домам. Я в свою Сибирь, он - на Смоленщину. Вот и решили дать отвальную. Забежал к тебе, хорошо, что застал на месте. Попрощаемся как следует. Кто знает, сведет нас еще когда жизнь на одну дорожку?

Верно сам Господь Бог послал Жилина к Ефиму в этот трудный для него час. Ни одно лекарство не смогло бы так облегчить его душевные и физические муки.

- Спасибо, Степан Петрович, ты даже не представляешь, как вовремя пришел!

- Жилин - старый волк! За версту чует: в каком месте и когда быть надо. Вставай, сержант! Встряхнись и шагом марш в наше подразделение!

... - Встать! Сми-и-рно! - скомандовал старшина, когда появились Жилин и Ефим. Человек десять вскочили с мест и замерли. - Товарищ редактор-сержант! - начал докладывать старшина. - Рота готовится к выпивону-закусону, просим и вас. - Он огромными ручищами поприжал Ефима. - А ты все такой же боксер наилегчайшего веса, пора переходить в другую весовую категорию.

Все засмеялись. И Ефим повеселел, настроение улучшилось, хотя боль от пережитого недавно совсем еще не уходила, она как бы опустилась вглубь, притупленно саднила .

Ефим сел за длинный дощатый стол, на ту же скамейку, что и около полутора лет назад. Водки на столе выставили - хоть отбавляй.

- А насчет закуски, товарищи солдаты и командиры, - балагурил старшина, наливая всем по граненому стакану, - не взыщите. Хлеб да соль есть, капуста, картошка - в избытке, колбасный дух присутствует. Дело за тостом. Вам говорить, товарищ редактор-сержант, это по вашей части.

Ефим встал, поднял стакан.

- Скажу коротко: за здоровье отбывающих, счастья им и удачи. И нам тоже. И не приведи Бог ни всем нам, ни детям, ни внукам нашим хоть когда-нибудь отправляться на войну!

Все зааплодировали и дружно осушили стаканы.

- Вот оно и пришло это времечко золотое, долгожданное, - сказал рыжеусый, - возвращаемся мы в родные дома... Не все, правду сказать, - добавил с грустью, - кто живой остался. Давайте-ка, ребятушки, выпьем за помин души наших корешей, советских солдат, кто головушку сложил на поле боя.

— Выпьем, — повторил Ефим и мысленно помянул Савелия Петровича Нагорнова.

— Помнишь, сержант, - обратился к Ефиму старшина, - как в прошлом году весной мы шагали на завод за фартовым мужиком?