Рамон Меса - Мой дядя - чиновник

Он сошёл по лестнице твёрдым и чётким шагом, пересёк улицу, неизменно сохраняя военную выправку, и, негромко насвистывая мелодию дерзкой песенки «Глотай, собака», в самом безмятежном расположении духа добрался до дома Авроры с твёрдой решимостью ни на йоту не отступать от своих намерений и довести до конца дело первостепенной важности. Он шёл свататься к дочери миллионера дона Фульхенсио.

Тем временем в канцелярии происходили события, о которых нельзя умолчать.

Доклады и прошения, написанные дядей по совету дона Хенаро, поочерёдно возвращались обратно с положительными резолюциями.

До чего же были довольны мой дядя и его покровитель!

— Понятно? — ликовал дон Хенаро. — Надо только иметь связи в Мадриде! Мы отправили бумаги каких-нибудь два месяца тому назад, а они уже вернулись к нам. Уверен, там в первую очередь рассматривают дела, представляемые мною.

И он не преувеличивал. Вместе с нашими прошениями прибывали бумаги, отосланные в метрополию ещё предшественником дона Бенигно, а дон Бенигно, как читатель помнит, начал службу в канцелярии лет за тридцать до нас.

Наш архив, согласно пожеланию и указаниям дона Хенаро, было решепо расширить за счёт смежной комнаты, куда вела дверца, скрытая за рядами папок, которые образовывали стену толщиной в добрых полторы вары [12] Вара — мера длины, равная 83,5 см. . Я и мой дядя приметили эту дверцу, ещё когда выбивали пыль из папок; дверца была заперта, а на замочной скважине красовалась сургучная печать с четырьмя шнурками. У дверцы была своя история — её нам поведал Хуан.

Лет сорок пять тому назад, не меньше, за этой таинственной дверцей находилось служебное помещение. В те времена Хуан был не почтенным швейцаром или начальником привратницкой, а всего-навсего мальчиком на побегушках у привратника. Ему надлежало мести полы и вытирать пыль на одной половине канцелярии, другую подметал и убирал отец дона Хенаро. Дон Хенаро в ту пору был шаловливым, непоседливым ребёнком: он целыми днями играл за стеной из папок и бумаг, строил из них дома и башни и без устали гонялся за кошками. Некоторое время Хуан водил его в школу, помещавшуюся в большом монастыре; учителями там были толстые монахи. Юный шалопай приглянулся им, и они, заручившись согласием его родителей, отправили мальчугана в Испанию. По прошествии нескольких лет он вернулся оттуда уже доном Хенаро — взрослым мужчиной, которому усиленно покровительствовали священнослужители. Им-то, после бога, отца и маркиза Каса-Ветуста, он и обязан всем, чего достиг в жизни.

Хуан рассказывал свою историю очень живо и с чувством:

— Начальником отдела, помещавшегося за дверцей, в те времена был дон Родригес, а письмоводителем — дон Лопес. Они и сейчас, как живые, стоят передо мной. Они ни с кем не водились, и сослуживцы их ненавидели. Но так как у начальника и его друга были покровители, то в глаза им говорили только приятные вещи, хотя за глаза сулили всяческие несчастья.

В их кабинете всегда торчало больше всего просителей. В дождливые дни посетители приносили на ногах кучи грязи, и мне приходилось по два раза окатывать полы водой. Ох, и задавали же они мне работы! Любой на моём месте не выдержал бы и ушёл. Дон Родригес и дон Лопес делали большие деньги, но ни разу не бросили мне ни единой песеты. Боже мой, я до сих пор вижу, как они с вожделением запускают лапы в груды звонких золотых монет, которыми были завалены их столы! Но они побаивались, как бы кто-нибудь не пронюхал, что тут водятся денежки. На случай, если кто станет выспрашивать, мне было приказано отвечать отрицательно. К слову сказать, их счастье, что у меня никто ничего не выведывал — я не из тех, кто любит держать язык за зубами.

Боже милостивый! Комната всегда была набита людьми. Между посетителями и архивариусами разыгрывались такие трагедии, что я постоянно опасался, как бы не вышло беды. Нечего сказать, изрядные были пройдохи! Провалиться мне па этом месте, если я понимал, что за дела творили здесь дон Родригес и дон Лопес. Однажды они не явились на службу, и это поразило меня, так как подобного за ними по водилось. Я спросил, что с ними, и услышал в ответ, что обоих посадили. Да-да, вы не ослышались — обоих посадили. Вскоре к нам сюда наехали какие-то сеньоры, которых я после никогда уже не видел. Они составили опись бумаг и ушли. А ещё через несколько дней появились другие сеньоры, долго что-то писали и расспрашивали сначала меня, а потом остальных привратников о таких вещах, которых мы не понимали; потому мы им ничего и не ответили. Затем они заперли дверцу, приладили четыре шнурка, пакапали сверху сургуч, приложили печать и без дальнейших церемоний удалились тем же путём, что и пришли. Наконец, год спустя, когда мы уже успели порядком позабыть обо всей Этой истории, сюда однажды прикатил в великолепной коляске какой-то господин, по меньшей мере граф или маркиз — у его кучеров шляпы были сплошь в золотом шитье. Сеньор отозвал меня в сторону и приказал провести его в злополучную комнату. Боже милосердный, мне так и кажется, что всё, о чём я вам рассказываю, произошло только вчера, а ведь с тех пор минуло целых сорок семь лет! Подойдя к дверце, сеньор задумался и стал советоваться со мной, как бы её скрыть. Наконец он несколько раз стукнул себя по лбу, улыбнулся и кликнул своих слуг. По его указаниям мы выложили настоящую стену из папок перед дверью, и её стало совсем не видно. Когда всё было сделано, господин дал мне целую золотую унцию и прибавил, что, если я разболтаю о только что исчезнувшей двери, он прикажет выколоть мне глаза и вырвать язык. В тот же день я узнал о бегстве дона Родригеса и дона Лопеса из тюрьмы. Боже милостивый, что за мерзкие люди! Я не был свидетелем их побега, но лица, достойные доверия, рассказывали мне, что преступники сделали из простынь верёвку, перепилили решётку и удрали на волю. Года через два-три до меня дошли слухи, что из Испании был запрос о папках, счетах и о самом помещении, где они хранились. Но никто ничего не знал: у всех словно мозги перевернулись, пока шли розыски исчезнувшей комнаты. Поднялся невообразимый переполох. Я молчал как убитый, но перетрусил изрядно. К счастью, меня опять никто пи о чём не спросил.

Я много раз слышал от Хуана эту историю. Привратник рассказывал её всегда одинаково, без малейших изменений: он заучил её наизусть, словно стихи.

Как только вернулось прошение, в котором дон Хенаро добивался передачи архиву соседнего с нашим помещения, мы тотчас принялись за дело. Бумажная стена, закрывавшая вход, была немедленно разобрана, без лишних церемоний сорваны шнурки и сургучная печать, дверь помещения, запертого почти полвека назад, вскрыта двумя ударами молотка. В лицо нам ударила струя холодного и очень затхлого воздуха.