Неизвестен Автор - Три монаха

"В таком случае, - воскликнула женщина, - мне незачем жить на свете. Убейте меня скорее".

"Эту просьбу нетрудно исполнить", - вскричал я и одним ударом меча лишил ее жизни.

После этого я поспешно снял с нее исподнее платье, пока оно не успело запачкаться кровью, и, подобрав брошенную служанкой суму, спрятал в нее добычу. Со всех ног мчался я домой, твердя про себя: "Вот уж обрадуются жена с ребятишками!"

Прибежав домой, я постучал в дверь, а жена говорит:

"Больно скоро ты воротился. Не иначе опять с пустыми руками".

"Отпирай скорее!" - велел я жене и, едва ступив на порог, бросил к ее ногам суму с одеждой.

"Когда же ты успел столько награбить?" - удивилась она и схватила суму. Сгорая от нетерпения увидеть, что в ней, она разорвала шнурки - там оказалось двенадцать роскошных одежд. Шелковое кимоно, затканное узором из алых цветов и зеленых листьев, и алые хакама источали такой сильный аромат, что прохожие с удивлением замедляли шаг перед нашим домом. Наверное, даже люди в соседних домах ощутили это благоухание.

Жена была вне себя от восторга. Недолго думая, она надела нижнее косодэ убитой и сказала:

"Еще ни разу в жизни не доводилось мне красоваться в таком наряде. Видать, дама, с которой ты его снял, совсем молоденькая. Интересно, сколько ей лет?"

Решив, что жена спрашивает из жалости, я отвечал:

"В темноте было трудно разглядеть, но, скорее всего, ей лет восемнадцать или девятнадцать. Во всяком случае, не больше двадцати".

"Так я и подумала", - воскликнула жена и, ничего не объясняя, выбежала из дома.

Прошло немало времени, прежде чем она воротилась.

"Ишь до чего ты великодушен, - бросила она мне, - прямо как князь какой-то. Коли решился на черное дело, так надо было извлечь из него всю пользу. Я сейчас бегала на дорогу, чтобы отрезать волосы у той красотки. Мои-то никуда не годятся, а из этих я сделаю себе парик. Да, такие волосы я не променяла бы даже на шелковое косодэ".

С этими словами жена плеснула в миску горячей воды, вымыла в ней отрезанные волосы и повесила их сушить.

"Теперь у меня есть все, о чем только может мечтать женщина!" приговаривала она и при этом едва не приплясывала от радости.

Я глядел на жену, и душу мою переполнял стыд. Коль скоро мне довелось родиться на свет человеком, значит, я заслужил это в прежней жизни деяниями, угодными Будде. Сподобившись такого редкого счастья, я мог бы если уж не стать праведником, идущим стезею Будды, то по меньшей мере жить в согласии с человеческими законами. Но нет - я стал злодеем. Днем и ночью я помышлял только об одном - как убивать и грабить людей. Рано или поздно меня настигнет возмездие, и я буду ввергнут в ад. Так неужто я стану множить свои грехи, влача жалкое существование и забывая о том, что все вокруг тщета и тлен? При одной этой мысли я испытывал к себе невыразимое отвращение.

А чего стоило мне увидеть бессердечие жены! Как только мог я связать судьбу с этой женщиной и так долго делить с ней ложе?! Теперь, когда мне открылась вся ее низость, я горько сокрушался о том, что ради нее лишил жизни прекрасную молодую женщину. Жалость и раскаяние терзали мне душу. Но я понял, что греха этого не искупить никакими слезами. И тогда я решил обрить голову, чтобы посвятить остаток дней молитвам за упокой души загубленной мной женщины и поискам спасения.

Той же ночью я отправился в Итидзё-Китакодзи к Преподобному Гэнъэ и сделался его учеником. Получив монашеское имя Гэнтику, я поселился на этой горе...

- Я понимаю, как глубоко вы должны меня ненавидеть, - продолжал Гэнтику, повернувшись к Касуе. - Убейте же меня. Я не стану просить пощады, даже если вы решите разрубить меня на кусочки. Правда, пролив мою кровь, вы воздвигнете преграду на пути госпожи Оноэ к обретению вечного блаженства. Клянусь Тремя Сокровищами19, я говорю это не потому, что мне жаль расставаться с жизнью. Я рассказал вам все, и теперь вы вольны поступить со мною, как вам будет угодно. - И утер слезы рукавом своей рясы.

Тогда Касуя молвил:

- Даже если бы на стезю веры вас привела другая причина, разве мог бы я ненавидеть своего собрата? Но раз уж события, решившие вашу судьбу, связаны с госпожой Оноэ, я и подавно не могу питать к вам вражды. Не иначе как госпожа Оноэ -воплощение бодхисаттвы, явившегося в этот мир в облике женщины, дабы спасти наши заблудшие души. Теперь, когда я знаю о ее великом милосердии, мне тем более трудно позабыть прошлое. Ведь не будь того, что было, разве отреклись бы мы от суетного мира и стали монахами? Мы с вами удостоились ни с чем не сравнимой благодати, и пусть это послужит нам утешением в скорби. Как я рад, что отныне обрел в вас брата!

С этими словами Касуя увлажнил слезами рукав своей рясы.

Наконец настал черед третьего монаха приступить к своей исповеди. Был он уже в преклонном возрасте, одет в ветхую рясу с широким оплечьем и беспрестанно повторял про себя молитвы. Морщинистое лицо его было черно, должно быть, долгие годы провел он в скитаниях, и вид имел до крайности изможденный. И все-таки, глядя на него, можно было сразу сказать, что человек этот не простого звания. Все это время он сидел, полузакрыв глаза и, казалось, погрузившись в дремоту.

- Теперь ваш черед рассказывать, - принялись тормошить его собратья, и тогда он молвил:

- Только что я выслушал ваши исповеди. Нет слов, чтобы выразить, как глубоко тронул меня ваш рассказ. Вот что значит неумолимый закон кармы!20 История моего спасения не столь поучительна, и рассказывать о ней не стоит. Но промолчать теперь, после того, как вы поделились со мною самым сокровенным, было бы неуважением к досточтимым собратьям. Жаль занимать ваше внимание безделицей, но так и быть - слушайте.

Имя мое - Рокуродзаэмон. Я родом из земли Кавати и довожусь единственным сыном Синодзаки Камонноскэ, который состоял в родстве с семьей Кусуноки. Глава рода Кусуноки Масасигэ21 приблизил к себе моего отца, советовался с ним по всем важным вопросам, делился всеми своими замыслами, так что все вокруг знали моего отца как наперсника Масасигэ. Масасигэ погиб в бою, отец мой вспорол себе живот и принял смерть вслед за своим господином.

После гибели Масасигэ главою рода Кусуноки стал Масацура. Он одаривал меня особыми милостями, и я в свой черед служил ему верой и правдой. Впоследствии Масацура тоже погиб в бою, я же был ранен, но враги не отрубили мне голову, и меня, чуть живого, вынес с поля брани и выходил один знакомый монах. Так чудом я остался в живых. Когда я вернулся в Кавати, Кусуноки Масанори, ставший по смерти брата главою рода, встретил меня с распростертыми объятиями, и между нами установились те же отношения дружбы и доверия, какие существовали между нашими отцами.

И вот однажды дошла до меня молва, будто Масанори решил добровольно сдаться сегуну Асикаге22. "Быть того не может!" - подумал я и отправился к Масанори.