Жорж Сименон - Часовщик из Эвертона

— Скажите, мистер Гэллоуэй, а вам не приходило в голову, что вы могли бы передать обращение к сыну?

Не понимая, Дейв удивленно взглянул на него.

— Я представляю «Ассошиэйтед пресс». Мы по телетайпу разослали бы ваше обращение во все газеты Соединенных Штатов. Убежден, что его опубликуют. Можно не сомневаться, что ваш сын по дороге будет покупать газеты — он же захочет узнать, в каком направлении ведутся поиски.

Журналист понял, что Дейв колеблется и, может быть, даже угадывает, к чему клонит собеседник. Наверно, потому он добавил:

— Вам не кажется, что так было бы лучше для него?

Гэллоуэй вспомнил предупреждение почти над всеми фотографиями преступников, вывешенными на почте: «Осторожно: вооружен».

Бен тоже вооружен. А полицейские во избежание риска могут открыть огонь первыми.

Не на это ли намекает репортер? Посоветовать сыну сдаться?

— Может, поднимемся к вам?

Это было разумно: бейсбол только что кончился, и уже проехали первые машины. Сейчас повалит толпа, все равно как из церкви или из кино. Обдумывая идею, которую заронил в него журналист, Дейв чуть не забыл запереть дверь.

Толстяк-репортер, приехавший первым, стоял в нерешительности на углу.

— Как пройти к Хоукинсам?

— За гаражом налево, потом первый поворот направо.

Решив, что вытянул из Гэллоуэя все, что можно, толстяк зашагал в направлении Хоукинсов: теперь их черед отвечать на его вопросы. Второй репортер, казалось, не интересовался Лилиан, его занимали только Бен и его отец. Равнодушие как-то уживалось в нем с пониманием. Фотограф перешел на другую сторону улицы и поджидал толпу, чтобы запечатлеть ее на фоне часовой мастерской.

Войдя в квартиру, представитель «Ассошиэйтед пресс» проронил как бы между прочим:

— Полиции не хуже, чем вам, известно, сколько денег у вашего сына. Нетрудно подсчитать, во что им обходится путешествие на машине. Ясно, что к завтрашнему вечеру у них не останется ни цента.

— Это лейтенант вам сказал?

— Нет, не он. Теперь, когда беглецы на украденной машине пересекли границы нескольких штатов, к делу подключилось ФБР. Простите, если я...

— Нет-нет, ничего.

— Может быть, если бы ваш сын прочел в газете, что вы умоляете его сдаться...

- Понимаю.

— Не спешите, подумайте. Я не хотел бы, чтобы вы себя потом упрекали. Но, по-моему, у беглецов нет никакой надежды выехать за границу. А если это им и удастся, Мексика или Канада все равно их выдадут.

Журналист остановился у окна, глядя на деревья перед домом, на ребятишек, которые высыпали со стадиона и носились по лужайке.

Полицейские будут стрелять первыми, Дейв в этом убежден. Его собеседник явно не кривил душой: он осведомлен о планах ФБР и сказал больше, чем имел право.

Соблазн последовать совету был столь велик, что у Дейва закружилась голова. И речь шла не только о том чтобы сына не убили. У Дейва не было никаких оснований, но он интуитивно чувствовал, что этого не случится. В теории такое возможно и даже почти неизбежно. И все-таки он поклялся бы, что так не будет.

Не может быть, чтобы он больше не увидел Бена живым.

Посетитель по-прежнему стоял к нему спиной, как бы не желая оказывать на него нажим. Дейв вытащил из кармана носовой платок, вытер лоб и ладони. Дважды он открывал рот и наконец произнес:

— Я согласен.

И при мысли, что он каким-то образом свяжется с Беном, у него задрожали пальцы.

Потом появились еще журналисты, человек пять, каждый с фотографом, а один привез с собой жену, которая ждала его внизу в открытой машине. Внизу почему-то было не пять машин, а больше; у некоторых на кузовах виднелись названия газет, стояли они вокруг дома где попало; по лестнице вверх и вниз безостановочно сновали люди, и дверь квартиры почти не закрывалась. Одному из фотографов мешал дым, он распахнул окно.

От сквозняка всколыхнулись занавески на окнах, зашелестели листы в блокнотах. Все говорили, расхаживали и курили где попало. Все задавали примерно одни и те же вопросы, и Дейв автоматически отвечал, даже не пытаясь думаться, чувствуя, что его ответы не имеют большого значения. От усталости у него дрожали ноги, но, не решаясь сесть, он продолжал стоять и лишь поворачивался к тому, кто задавал вопрос.

По противоположному тротуару и по кромке лужайки прогуливался народ, проходили, взявшись под руку, парочки, родители вели детей, а кое-кто пускал их побегать и все задирали головы, надеясь разглядеть что-нибудь в окне; многие вообще останавливались. Парни и девушки, что торчат обычно напротив кафетерия «Перекусим у Мака», сейчас собрались вокруг машин газетчиков.

Раза два вдалеке мелькнул один из приехавших утром полицейских — тот, что остался в поселке; он выглядел весьма озабоченным. Дейв машинально курил сигарету за сигаретой: каждый, кто задавал вопросы, протягивал ему пачку; пепельницы уже никто не искал, окурки бросали прямо на пол и давили каблуком.

В шесть вечера небо затянуло тучами, воздух стал тяжелый, как перед грозой; временами пролетал порыв ветра, и деревья под окнами вздрагивали. Наконец один за другим все разошлись. Все они побывали и у Хоукинсов — там, верно, сейчас такой же разгром. Некоторые направились в «Старую харчевню» — передать материал по телефону.

Гэллоуэй подумал: наконец-то его оставили в покое, и уже было собрался сесть в кресло, но в дверь опять постучали. Он открыл и увидел человека с тяжеленным на вид чемоданом.

— Что, все ушли? — удивился пришедший.

Поставил на пол чемодан, утер лоб.

— Я представляю известную радиокомпанию. Только что для сводки новостей нам передали ваша обращение к сыну. Мы с шефом рассудили, что если в эфире прозвучит ваш голос, на сына это произведет более сильное впечатление.

То, что Дейв принял за чемодан, оказалось магнитофоном; радиорепортер поставил его на стол и оглянулся в поисках розетки.

— С нашего позволения я на минутку прикрою окно.

Обращение долго не получалось; Дейв разорвал несколько черновиков, как пятнадцать лет назад Рут. Когда он писал, в квартире были только он и похожий на профессора журналист, но тот держался в стороне, не подсказывал.

Ни один из принятых в письмах оборотов, казалось Дейву, не подходил для того чтобы установить взаимопонимание с сыном.

«Отец просит тебя...»

Плохо. Дейв знал, что хочет сказать, но ему не хватало слов. Они с Беном никогда не расставались, поэтому у них не было поводов писать друг другу — разве что записки, которые они оставляли на кухонном столе: «Вернусь через час. В холодильнике ростбиф. Ешь, меня не жди».

Написать бы так же просто...

«Бен, умоляю тебя...» — начал Дейв.

Пусть смеются, пусть не поймут — ему все равно. Он обращается только к сыну.