Ирина Вильде - Совершеннолетние дети

Учитель стоит в той же галантной, но грозной позе и ждет: неужели никому-никому не нравятся эти высокохудожественные стихи?

Класс растерянно молчит. Дарка отлично чувствует в этом молчании скопившуюся за все уроки Мигалаке бунтарскую энергию, но одновременно инстинктивно ощущает, что энергии этой мало, что она еще несоизмерима с силой, которую придает Мигалаке его положение. Нет, пока здесь нужен не открытый, честный бунт, а хитрость. Как девочки этого не понимают?

В сердце Дарки тлеет слабенький огонек надежды, что может быть… может быть… на третьей парте взорвется Мици Коляска и какой-нибудь остротой рассеет напряженную атмосферу, спасая себя и всех?

К сожалению, Коляска теперь тоже лишь маленькое колесико, которое вращается вместе со всем механизмом.

Учитель порывистым движением — он не в силах более владеть собой — отворачивается к столу. Тогда, словно освобожденная от непосредственного влияния его злых глаз, встает Ореховская. Еще не оперлась она как следует о парту, как вместе с ней поднимается и Орыська Подгорская. Учитель поворачивает голову к Ореховской.

— А, домнишора, — его красивое лицо становится еще красивее от широкой улыбки, — слушаю вас…

Ореховская знакомым всем движением откидывает голову назад и отвечает спокойно:

— Мы плохо понимаем язык поэта и потому не можем увлекаться его стихами…

Это была именно та хитрость, о которой мечтала Дарка.

— Да? — спросил Мигалаке, не очень доверяя, хотя ученицы и впрямь мало что понимали в этих стихах. — Да? Ну что же, садитесь, домнишора Ореховская.

Наталка говорила от имени всего класса, но было понятно — своим выступлением она всю вину взваливает на собственные плечи и только она одна будет отвечать за все последствия.

Учитель еще и рукой сделал знак, чтобы Ореховская садилась, и злым взглядом дал ей понять, что никогда не забудет этой «услуги».

Орыська ждала своей очереди.

Дарка догадалась, о чем будет говорить подруга. Она крепко, до хруста сжала кулаки под партой и напряженно думала, твердо уверенная, что ее мысль и ее твердая воля проникнут в Орыськино сознание и та опомнится.

«Орыська, не делай этого!.. Садись, Орыська, садись, пока не поздно!..»

— А вы что скажете? — как-то вяло спросил Мигалаке.

В классе наступила такая тишина, что слышно было, как четырнадцать учениц вдыхают и выдыхают воздух из своих легких.

— Я вас слушаю, домнишора Подгорская, — как бы ободряет Орыську Мигалаке.

— Ев вряв (я хочу)… — нерешительно заговорила Орыська.

В этот момент Дарка так дернула ее сзади за юбочку, что Орыська даже пошатнулась. Кто-то свистнул предостерегающе или, может быть, изумленный отвагой Дарки:

— Псс!

Учитель, казалось, не заметил этого.

— Если вам трудно говорить по-румынски, можете сказать по-немецки, так же, как домнишора Ореховская, — добавил он иронически.

Дарка кусала губы: «Не говори, Орыська, не говори!»

Но было поздно. Поздно просить или угрожать, Орыська уже заговорила на ломаном румынском языке:

— Я понимаю «Баллады и идиллии», и они мне очень нравятся.

Свершилось. Потолок не упал никому на голову. Все ученицы сидят на своих местах.

Портреты короля и королевы висят на стене, там же, где висели. Произошла только одна перемена: каждая ученица смотрит теперь прямо перед собой, и ни у кого не хватает мужества глянуть в глаза соседке.

Мигалаке велит Орыське сесть, не благодарит ее за небывалое внимание к поэту-украинофобу. Он начинает хохотать. Да! Он так фальшиво хохочет, что Орыська, сжавшись, опускается на парту…

Мигалаке, кажется, совсем не замечает Орыськи, он обращается к Ореховской:

— Домнишора Ореховская, а что вы скажете на это, вы, у которой по всем предметам «очень хорошо»? Как вы себе объясните, что домнишора Подгорская, которая только первый год учится в гимназии, знает и понимает по-румынски больше, чем вы? А может быть, домнишора Ореховская, вам не нравятся именно стихи Тудоряну? Де густибус нон эст диспутандум [13] О вкусах не спорят (лат.). . Ну?

Ореховская поднимается. Она должна встать, когда с ней разговаривает учитель.

— Простите, я знаю не меньше, чем наши ученицы. Возможно, что новенькие знают больше.

Мигалаке ударяет рукой по лбу:

— Вы хотите сказать, что я плохо учу вас? Сейчас убедимся, знают ли новенькие больше… Домнишора Попович, вы тоже сдавали экстерном, понимаете ли вы стихи, которые мы читали? Вы можете своими словами пересказать то, что мы изучали в классе?

Наталка села. Дарка встала и сразу почувствовала четырнадцать пар острых глаз на своем теле, словно это были не глаза, а иголки. Она ждала вопроса и заранее решила, что возразит на него. Для чего? Чтобы спасти класс? Чтобы поставить Орыську в еще худшее положение? Чтобы, наконец, при всех порвать с этой поповской дочкой? Ведь то, что они из одного села, несмотря ни на какие различия, делало их в глазах подруг сиамскими близнецами. Нет, Дарка так не анализирует своих чувств. Она просто следует своему характеру, который не терпит ни лжи, ни подхалимства.

— Ну, домнишора?

Дарке кажется, что четырнадцать пар глаз впились в одну точку и жгут, так жгут, что хочется закрыть голову руками и бежать отсюда на край света. Дарка не узнает своего голоса, таким чужим он ей кажется.

— Я тоже мало поняла из того, что мы учили, — говорит она и сразу, обессиленная, опускается на парту. На лбу выступил обильный пот, и Дарка почувствовала усталость. А может быть, это и не усталость, а приятное сознание, что все произошло так, как должно было произойти?

Дарка словно издали слышит, как Мигалаке спрашивает:

— Что она сказала?

Кто-то (не Мици ли Коляска?) повторила ему Даркины слова по-немецки, а потом еще кто-то по-румынски. Что-то холодное и твердое сжало Даркину руку: Ореховская! В этом рукопожатии, кроме сочувствия, были ободрение и признательность. За последнее Дарка ей особенно благодарна. Наталка угадала: ей нужно не столько сочувствие, сколько ободрение!

Мигалаке говорит:

— Домнишора Ореховская перед всем классом упрекнула меня в том, что я плохо вас учу. Возможно. Это только второй год моего преподавания. Но минуту назад мы узнали еще кое о чем. Перед нами классическое доказательство, что и лучший учитель не много может сделать, если ученица не любит предмета и не хочет изучать его. Вот домнишора Подгорская и домнишора Попович. Коллеги-преподаватели считают, что Попович лучше учится, но она не любит румынского языка. Что же из этого вышло? Вышло то, что более слабая ученица на целую голову переросла эту, вроде бы лучшую. Господин корепетитор [14] Репетитор (рум.). , возможно, был молод и красив, и ему было неудобно делать замечания ученице, говорить ей, что она идет по неверному пути. К тому же ему, вероятно, платили за то, чтобы он вел себя с нею галантно. В гимназии учителя менее галантны и немного иначе смотрят на это дело…