Лео Перуц - Иуда Тайной вечери

С минуту Бехайм так и сидел, сонный, с закрытыми глазами, опустив голову. Пальцы его сжимали кошелек. Потом он вдруг услышал, что говорят о нем:

- Немец, приехал из Леванта. Совсем захмелел. Никто его тут не знает. Что с ним делать-то будем, а?

Иоахим Бехайм зевнул, поднял голову, открыл глаза и увидел человека, которого повстречал днем во дворе герцогского замка, сейчас тот беседовал с братом Лукой; горбатый нос, длинные пышные волосы, кустистые брови, огромный лоб - человек этот внушал трепет. Бехайм хотел встать и поклониться, но не смог. Голова упала на грудь, и его объял сон.

Второй раз судьба свела мессира Леонардо с Иоахимом Бехаймом, и опять Бехайм сжимал в руке кошелек с деньгами. Однако мысли мессира Леонардо были заняты памятником покойному герцогу, коего он изваял верхом на коне.

- Это барышник, Мавр нынче купил у него двух прекрасных коней, сказал Леонардо. - Жаль, поздновато он приехал в Милан. Если б натурой для герцогского коня мне послужил его могучий варвариец, работа моя вышла бы много удачней.

4

Проснувшись наутро, Иоахим Бехайм прежде всего с удивлением отметил, что подушкой ему служил в эту ночь толстый фолиант. Потом он сообразил, что совершенно одет и лежит укрытый плащом, в котором узнал свой собственный, на соломенном тюфяке, и пока он размышлял, каким образом добрался до дому и почему лежит не в постели, а на соломенном тюфяке, на него вдруг напало беспокойство, но тотчас же исчезло, когда он, ощупав карманы плаща, обнаружил в одном из них свой кошелек. Он протер глаза, чтобы стряхнуть сон, и теперь только увидал, что в комнате есть кто-то еще. Этот человек, скрестив по-турецки ноги, сидел на полу и что-то такое делал с сундуком, поставленным на два сдвинутых стула, а при том тихонько насвистывал, но Бехайм отлично помнил, что вчера этого сундука в комнате не было, и не мог взять в толк, зачем он тут понадобился.

- Идите отсюда! - сказал он спокойно, но весьма твердо, ибо решил раз и навсегда указать место своему квартирному хозяину, свечнику, который, судя по всему, непрошеный заявился в его комнату, не иначе как замышляя пользоваться ею и впредь. - Что вам здесь надо, да еще в такую рань? Забирайте ваш сундук и вон отсюда!

- Доброе утро! - сказал человек, сидевший на полу. - Проснулись, стало быть. Что ж, коли вы полагаете, будто но долгу гостеприимства я должен выйти вон и оставить вас одного, я охотно это исполню, только потерпите несколько минут, потому что мне бы не хотелось прерывать работу сей же миг.

- Ну и манеры! - буркнул немец. - В другой раз извольте постучать в дверь и спросить позволения, ибо я этак не привык.

Человек, сидевший перед сундуком, повернул голову и отвел со лба каштановые пряди, при этом оказалось, что в руке у него кисть, с которой капала на половицы синяя краска.

- Сударь! При чем тут позволение? - спросил он. - За кого вы меня принимаете и в чью дверь я должен стучать?

- Клянусь кровью святых мучеников! Вы и вправду не тот, за кого я вас было принял! - вскричал ошеломленный Бехайм. - Но кто же вы, черт возьми, и как сюда попали? Сдается, я где-то видел ваше лицо.

- Марко д'Оджоно, к вашим услугам, сударь. Я художник, в прошлом ученик мессира Леонардо. А минувшей ночью - ваш собутыльник в трактире "Барашек"... Ну как, вспомнили?

- Конечно, сударь, конечно, - сказал Бехайм, тщетно стараясь подавить зевоту. - И я должен попросить у вас прощения, ведь, сказать по правде, я принял вас за моего квартирного хозяина, человека весьма недалекого ума, однако ж назойливого и болтливого... Таких людей нужно держать на расстоянии, но что он скажет, увидев на полу краску, я не знаю. Стало быть, вы господин д'Оджоно. И какое же благое дело привело вас ко мне, да еще в столь ранний час?

- Сударь! - воскликнул д'Оджоно уже с некоторым нетерпением. - Вы, кажется, еще не вполне проснулись. Суньте голову в холодную воду - - мигом взбодритесь, умывальный таз вон там, в углу. Вы у меня, в моей комнате, и краской я пачкаю мой собственный пол.

- То-то я, когда проснулся, никак не мог сообразить, где я, - сказал Бехайм, качая головой и по-прежнему находясь в легком недоумении.

- Видите ли, - продолжал художник, - вчера мы так и не сумели дознаться от вас, где, на каком постоялом дворе вы остановились. Вот я и забрал вас к себе и устроил на тюфяке, на котором иной раз спит досточтимый брат Лука, когда по причине позднего времени или плохой погоды ночует у меня. Где он обретался нынешней ночью, мне неведомо. Но уже спозаранку он побывал здесь, хотел занять у меня два карлина, потому что мирским достоянием добрый брат обеспечен плоховато. Он их не получил, однако взял один из моих угольных карандашей и ушел довольный, он ведь математик, а значит, философ и как таковой лучше нас умеет мириться с разочарованиями.

Бехайм меж тем последовал совету художника и вылил себе на голову кувшин холодной воды, а пока умывался, говорил:

- Стало быть, вы, господин д'Оджоно, совершили для меня нынешнею ночью по меньшей мере одно из семи милосердных деяний, правда, за счет досточтимого брата, так что я равно обязан и ему, и вам. Вы и огонь в очаге развели, а это уже второе святое дело.

- Что до третьего, то бишь до завтрака, - заметил д'Оджоно, - тут виды, увы, весьма не блестящие. Могу предложить вам только хлеба с луком да пол-арбуза.

- Хлеб с луком! - вскричал Бехайм. - Вы что же, думаете, я обычно питаюсь форелью да трюфелями? Давайте-ка сюда ваш хлеб и лучок, я буду кутить, как погонщик мулов!

Бехайм завтракал, а художник д'Оджоно вновь принялся за работу. Он расписывал евангельскими сюжетами деревянный сундук из приданого некой богатой невесты. На передней стенке уже можно было видеть Христа, Богоматерь и народ.

- Вечно одно и то же, - пожаловался д'Оджоно. - Все, как один, требуют изобразить на сундуке чудо и события на браке в Кане Галилейской. Я писал этот треклятый брак раз восемь, не меньше, вот и девятый заказали, и мне опостылел этот распорядитель пира со своими каменными кувшинами-водоносами. На сей раз я предложил отцу девушки и жениху, для разнообразия и учитывая характер теперешних браков, написать им на свадебном сундуке встречу Христа с прелюбодейкою, но они и слушать не захотели, уперлись на своих чудесах в Кане. Ну что ж, ради Бога, пускай, будут им чудеса... Как вам нравится мой Христос, сударь?

- Ваш Христос? Невозможно себе представить, чтобы кто-то мог изобразить Спасителя более величавым, - сказал Иоахим Бехайм, который не очень-то умел облечь в слова свои суждения о картинах и иных произведениях искусства.

Д'Оджоно как будто бы ублаготворился этой похвалой.

- Вот и мессир Леонардо, а он, как вы знаете, был моим учителем в искусстве живописи, наверное, не совсем уж разругает этого Христа, заметил он. - Если же я открою вам, сколько мне платят за такую работу, вы от изумления сотворите крестное знамение, ибо это сущие гроши, особенно учитывая, что стоит нынче унция лака. Да, миланцы хорошо блюдут собственную выгоду, торгуются со мной, будто речь идет о возе дров.