Лео Перуц - Маркиз де Боливар

- Но Салиньяк обшарил все уголки, - парировал Эглофштейн. - Ни кошка, ни мышка у него не могла остаться незамеченной. Если бы Болибар прятался в доме, Салиньяк нашел бы его!

- А мои люди, - сообщил Брокендорф, - странным образом обвиняют Салиньяка в том, что герильясы перехватили конвой. Я их толком не понимаю. Они говорят, с тех пор, как Салиньяк у нас, от всего полка отвернулось счастье, они совсем отчаялись.

- Да, и крестьяне, и жители Ла Бисбаля, - подхватил Донон, испытывают перед Салиньяком какой-то страх. Смешно смотреть, как они сворачивают за угол и крестятся, повстречав его на улице, - словно он колдун или у него дурной глаз...

Эглофштейн вдруг насторожился, услышав эти реплики Донона и Брокендорфа.

- Точно? Они крестятся? Избегают его на улицах?

- Да, сам видел. И женщины поскорее уносят детей за двери, если замечают его вблизи.

- Брокендорф! - подумав, продолжил адъютант. - А ты помнишь бунт польских улан под Витебском?

- Да. Они требовали хорошего хлеба и отмены капральских палок.

- Нет! Дело было в другом. Поляки собрались однажды вечером, шумели и кричали, что их командир проклят Богом. Из-за его присутствия в полку появилась чума. Император приказал тогда расстрелять тридцать человек из них - для примера. Их заставили тянуть жребий - белые и черные полоски бумаги из мешочка, потому что зачинщиков не обнаружили... Так вот, тем командиром был именно Салиньяк!

Мы озадаченно молчали. Близился полдень. Свежий, порывистый ветер несся над полями, и в воздухе запахло талым снегом. Вокруг нас скрежетали кирки и лопаты, тихо шуршала осыпающаяся земля.

- Братья! - сказал наконец Эглофштейн после долгого молчания. - Я уже много дней таскаю в голове эту мысль, но сегодня она просто сверлит меня. Я могу на вас положиться? Можно говорить, вы будете помалкивать?

Мы, конечно, пообещали, с любопытством ожидая его соображений.

- Вы меня знаете, - начал капитан. - И знаете, что я презираю все дурацкие суеверия. Мне дела нет до Бога и святых, и заступников, и любых сказочных небесных существ, которыми там населен рай. Не смейся, Донон, и не перебивай меня! Я так же внимательно читал "Истинное христианство" Арндта, как и ты. И "Земное утешение в Боге" Брокеса - тоже. Там много красивых слов, но за ними не стоит никакая реальность...

Донон качал головой. Мы сдвинулись вокруг адъютанта так, что белые конские хвосты на наших стальных шлемах касались друг друга.

- И старых дураков, которые толкуют о неблагоприятных небесных знамениях, о враждебных конфигурациях звезд, вредном влиянии Венеры, Солнца или Треугольника, таких я тоже всегда высмеивал. И гадание, которым занимаются женщины в этой стране, вычитывающие с серьезным видом на ладони человека линию жизни, линию сердца, линию счастья, - все это глупость и обман, хоть испанцы и держат это за стоящий товар... Но одно я знаю. И можете смеяться, но я твердо верю в это, как любой христианин - в подлинность пресуществления хлеба и вина на мессе. Есть люди, которые идут в авангарде гибели. Куда они ни приходят - всюду приносят несчастье и уничтожение. Да, Донон, такие люди существуют, я это знаю, хоть ты станешь высмеивать меня как фантаста...

- А я не смеюсь. Разве для каждого человека не бывает часов, когда он идет с царем Саулом в Аэндор31?

- Вот, и поэтому я очень испугался, когда здесь в рождественскую ночь появился Салиньяк. Я не подал виду, но очень хотел бы отправить его - и с его предписанием - к черту! Или еще куда подальше...

- А в чем дело? - спросил Брокендорф и слегка зевнул.

- Брокендорф! Ты же был в прусском походе? Ты должен был слышать про Салиньяка. Я тебе сейчас расскажу, что я о нем знаю.

Он присел на перевернутую шанцевую корзину, подпер рукой подбородок и рассказал странную историю:

- В декабре 1806 года корпус Ожеро переправлялся через Вислу у деревни Украт. Переправа прошла скрытно от противника, лучше и желать нельзя было. Но, когда хотели присоединить последний понтон, появился Салиньяк, он ехал с депешей маршала Бертье к императору и разместился со своей лошадью в большой лодке. Они достигли середины реки, как вдруг шальная пуля свалила рулевого. Начались смятение и паника, лошадь заметалась, лодка опрокинулась, и на глазах у всего корпуса утонули семнадцать гренадеров из части полковника Альбера. Один Салиньяк со своей лошадью достиг вплавь другого берега. Польские уланы знали, из-за чего поднимали шум...

- Я не ослышался? И это - все? - вскричал Донон. - Из такой случайности вы хотите делать выводы, господин капитан?

- Случайность? Может быть. Но случайности повторялись. Слушайте дальше. То, что я вам теперь сообщу, случилось с шестнадцатым линейным полком в январе 1807 года. Полк маршировал вдоль по течению реки Верты к Бромбергу, и перед ним отступали отряды вражеской конницы. Ночью с восьмого на девятое часть расположилась лагерем на местности, покрытой кустарником и окруженной лесом. Вскоре после рассвета полк атаковали прусские гусары. Было уже почти светло, и полковник Пенероль легко мог бы организовать оборону, если бы он - по непостижимой случайности - не посчитал конницу за части корпуса Даву. Сам полковник Пенероль был убит в самом начале боя, его великолепный полк - разбит наголову. Об этой неудаче наших вы, возможно, слыхали. Но вам неизвестно, что за день до этого к полку присоединился Салиньяк с эскадроном из кавалерии Мюрата, И Салиньяк - единственный из офицеров - пробился к Бромбергу, оставшись невредимым. Как вы назовете такую случайность?

- Ну, это все можно объяснить самым естественным образом! - все более удивляясь, возразил Донон.

- Тогда послушайте - вот еще один случай, и он касается лично меня. Одиннадцатого февраля того же года я прибыл в Пазевальк. Я искал ночлега, потому что ночь была морозная и снегу лежало - фута на два. На улице я столкнулся с Салиньяком, который опять исполнял обязанности фельдкурьера и - как и я - еще не нашел пристанища. Уже тогда в армии ходил слух, что всегда вокруг него, где бы он ни появился, происходят несчастья и гибнут люди. Я помню, что тогда завел с ним речь об этом, но он не дал мне ответа. В конце концов мы нашли себе местечко для сна в конюшне и решили переночевать вместе.

Около часу ночи меня разбудил близкий взрыв - такой мощный, что земля под нами затряслась. Взорвалась пороховая мельница на военном заводе возле нашего убежища, здание взлетело на воздух, и пострадала половина квартала. Мы слышали панические вопли, стоны раненых и умирающих... Да и мне повредило руку обрушившейся с крыши доской. Но Салиньяк ходил по помещению - уже одетый, готовый ехать дальше, совершенно невредимый - и плакал...

- И плакал? - переспросил Донон.

- Так мне показалось... Донон задумался.