Лео Перуц - Маркиз де Боливар

- Что там пишет полковник Денюэт? - вдруг заинтересовался наш полковник. - Он написал - "не рекомендовать"? Так?

- "...Не могу рекомендовать исполнение Вашей просьбы, - повторил я. Так как я не знаю, чего следует ожидать зимой текущего года в Астурии. И у нас слишком мало хорошей пехоты, чтобы ею разбрасываться, что Вы должны понять, и..."

- Стойте! - гневно буркнул полковник. - Как вы сказали? "Чтобы ею разбрасываться"? Этот Денюэт пишет - "разбрасываться", "рекомендовать"?! Да он в равном со мной звании! Эглофштейн! На это наглое письмо уже ответили?

- Нет еще, господин полковник!

- Возьмите перо! Запишите, что я вам продиктую, и отправьте письмо при первой возможности! Тоже мне, Денюэт!

Он гневно прошелся широкими шагами по комнате и начал диктовать:

"Господин полковник! Прошу ограничиться в будущем тем, чтобы передавать мои предложения господину маршалу без Ваших рекомендаций, и известить меня об этом..." Нет! Это еще недостаточно резко!

Он остановился, беззвучно шевеля губами, и обдумывал вызывающую фразу. Мне пришлось ждать, и я стоял в нерешительности, не зная, что делать, и в этот злополучный миг Гюнтер совсем отчетливо, громко и медленно выговорил:

- Ты! Дай мне поцеловать свою голубую родинку!

Я не вспомню, что в эту минуту делалось со мной. Был ли я оглушен? Или в моем мозгу пронеслись сотни видений ужаса, которые я тут же позабыл? Знаю только, что, придя в сознание, я ощутил бурную дрожь в ногах и руках, а на спине - ледяные струйки... Опомнившись, я сказал себе: ну, пришел час, перед которым мы тряслись целый год, пришел - теперь мужайся! Держись твердо! И я решился взглянуть на полковника.

Он стоял, выпрямившись, только губы плотно сжались, словно от приступа головной боли. И - одним рывком обернулся к Эглофштейну... теперь должен был грянуть взрыв...

Совсем спокойно, без волнения, почти отрешенно, он продолжил:

- "Вы поступите правильно, полковник, если впредь... ограничитесь..."

Возможно ли? Мы украли у него жену, он точно узнал это - и спокойно диктовал свое письмо до конца, будто ничего не случилось... Мы не сводили с него глаз. Эглофштейн перестал записывать. Но Гюнтер добавил еще:

- Голубая родинка! Слушай! А Донон ее целовал, и Эглофштейн, и Йохберг тоже?!

Ни один мускул не шевельнулся в лице полковника. Он стоял весь напрягшись, слушая, и на его сжатых губах застыла складка боли, а быть может - насмешки... Потом он резко прошагал к окну и отворил его. С улицы донесся далекий шум, гудение, и он, кажется, слушал только эти звуки.

Теперь Эглофштейн вскочил с внезапной решимостью. Он отбросил перо и встал перед полковником - прямой как свеча.

- Господин полковник! Я признаю себя виновным. Что я - в вашем распоряжении, это разумеется. Жду ваших приказаний, господин...

Полковник прервал его.

- Мои приказания? Я думаю, момент слишком серьезный, чтобы я из-за вздора лишил полк хотя бы одного офицера!

- Из-за вздора?! - еле выдавил Эглофштейн, остолбенев. Легкое пожатие плеч. Презрительный взмах рукой.

- Важно мне было только узнать правду, и теперь я ее знаю. Она меня не потрясла. Дело кончено!

Я ничего не мог понять. Мы ждали взрыва ярости, гневного приказа уничтожить всех нас, а услышали холодные, спокойные, почти мудрые слова.

И полковник продолжал при общем молчании:

- Никогда я не обманывался, будто это сходство, поразившее мои чувства, - не просто внешнее... И лицо, и осанка, и цвет волос - да, все это одинаковое. Но верности я ничуть и не ожидал от нее, от несчастной игрушки бессмысленного случая...

Шум снаружи усилился и явно приближался; мы уже могли различить отдельные голоса. И Гюнтер все еще бормотал, но никто уже не обращал на него внимания.

- Вы так удивленно смотрите на меня? - почти добродушно улыбнулся полковник. - Вы всерьез ожидали, что я буду играть роль ревнивого Панталоне из-за твари, которая столь многим из вас понравилась? Ну да вы просто смешны, господа. Эглофштейн, идите, выясните, что происходит на улицах.

Тот повиновался, а полковник отворил обе створки окна и выглянул, склонившись, наружу. Шум, крики наперебой... Потом - потише. Порыв сквозняка взметнул со стола бумаги.

Эглофштейн вернулся почти сразу.

- Толпа на рынке прорвала кордон, - доложил он. - Лейтенант Ловассер сброшен с коня и покалечен...

- А мы стоим и толкуем о бабах и любовных шашнях! - зло обронил полковник. - Идемте, Эглофштейн!

Они схватили сабли, накинули плащи и поспешно вышли. Но через секунду Эглофштейн вновь возник в дверях.

- У меня нет времени, - бросил он мне. - Вы должны увезти ее, слышите? Он не должен ее встретить, когда вернется.

- Кого? - спросил Донон.

- Монхиту!

- Ее? Так он говорил о Монхите?!

- К дьяволу, да о ком же еще? Думаете, если бы речь шла о Франсуазе-Марии, так кто-нибудь из нас вышел бы отсюда живым? Он ни секунды не думал, что его жена обманула его!

- Но - голубая родинка!

- Ты еще ничего не сообразил? Ну и ослы же вы! Я понял с первой секунды. Он вытравил на теле Монхиты искусственную родинку, чтобы иллюзия стала полной, это же ясно!

- По коням! - прозвучал внизу голос полковника. И за ним - звяканье стремян и шпор, лязг обнаженных сабель.

- Увозите, поняли? Он не должен ее увидеть, не то он доберется до правды...

- Но куда?

- Ваше дело. Из дома. Из города. К герильясам! У меня времени нет!

И он исчез. Через минуту сотни подков застучали по мостовой, удаляясь в сторону рыночной площади.

Глава XVII. ПОСЛЕДНИЙ СИГНАЛ

Мы нашли Монхиту на лестнице; она стояла, прислонившись к перилам и неподвижно глядя перед собой. Когда мы приблизились, она попятилась. Глаза ее были мокры от слез.

По ее растерянному личику мы угадали, что она успела встретить полковника, когда он выезжал из дома. Возможно, ее поразило презрительное слово из его уст, или только враждебный взгляд, либо жест, которым он указал ей: прочь с дороги, но она не могла понять поведения своего возлюбленного.

Донон подошел к ней и объявил, что она должна покинуть дом; он де уполномочен отвезти ее в более безопасное место. На следующую ночь приходится ожидать нового обстрела города.

Монхита едва ли слышала хоть слово из того, что он говорил.

- Что случилось? - воскликнула она, - Он был в таком гневе, я никогда его таким не видела... Куда он поскакал и когда вернется?

Донон ответил, что она может ему довериться и пойти с нами, так как ей оставаться в доме бессмысленно и опасно.

Монхита смотрела на него во все глаза, ничего не понимая.

Ее смятение вдруг перешло в гнев.

- Вы донесли господину полковнику, что встретили сына портного у моего отца! Вы или кто-то из ваших друзей! Вы скверно поступили, господин офицер, ведь полковник теперь думает обо мне самое худшее...