Лео Перуц - Мастер страшного суда

Он взглянул на свои часы.

- Поздно уже, мне пора уходить.

- Вздор! Вы все останетесь ужинать, - объявил Ойген Бишоф. - А затем мы еще посидим и немного поболтаем о более веселых вещах.

- А как бы вы отнеслись к тому, чтобы собравшееся здесь общество ценителей прослушало кое-что из вашей новой роли? - спросил доктор Горский.

Ойгену Бишофу предстояло через несколько дней впервые выступить в роли Ричарда III - об этом сообщали все газеты. Но предложение доктора Горского, казалось, не понравилось ему. Он поджал губы и наморщил лоб.

- Не сегодня, - сказал он. - В другой раз с удовольствием.

Дина и ее брат принялись его упрашивать.

- Отчего не сегодня? Что за капризы? Все уже предвкушают эту радость.

- Хочется же иметь некоторое преимущество перед плебсом партера и лож, когда имеешь честь лично быть знакомым с вами, Бишоф, - признался доктор Горский.

Ойген Бишоф покачал головой и отказался наотрез.

- Нет, сегодня не могу. Вы бы услышали нечто совсем необработанное, а этого я не хочу.

- Устрой своего рода генеральную репетицию перед добрыми друзьями, предложил инженер.

- Да нет же, не уговаривай меня. Я ведь обычно не заставляю себя долго просить, вы знаете. Я и сам люблю читать. Но сегодня не могу. У меня еще не живет в воображении образ этого Ричарда. Мне надо иметь его перед глазами, надо видеть его, иначе я бессилен.

Доктор Горский сделал вид, будто сдается, но снова весело мне подмигнул, потому что владел превосходным и многократно испытанным способом преодолевать сопротивление актера и собирался прибегнуть к этому способу. Приступил он к делу очень хитро и осмотрительно и принялся в непринужденном тоне рассказывать об одном весьма посредственном берлинском актере, которого якобы видел однажды в этой роли. Актера этого он очень стал хвалить.

- Вы знаете, Бишоф, я не особенный энтузиаст, но этот Земблинский положительно феноменален. Какие идеи у этого дьявола! Как он сидит на ступенях дворца, подбрасывает перчатку и ловит ее, и жмурится, и потягивается, как кошка на солнце! А затем как он строит свой монолог!

И чтобы дать об этом представление Ойгену Бишофу, доктор Горский начинает декламировать с большим пафосом и пылкой жестикуляцией: "Лукавою природой укорочен, в телосложенье гнусно обойден..."1.

Он прервал себя самого замечанием:

- Нет, наоборот, сначала "обойден", потом "укорочен". Но это неважно. "Уродлив, жалок..." - как там дальше? - "...выброшен до срока в сей мир дыханья..."

- Довольно, доктор, - перебил его актер, покамест еще очень кротко.

- "В сей мир дыханья, - не мешайте мне, - недоделан даже наполовину, холм и так ужасен, что псы рычат, когда я прохожу..."

- Довольно! - крикнул Ойген Бишоф и зажал уши руками. - Перестаньте! Вы меня изводите. Доктор Горский продолжал не смущаясь:

- "И если не могу я как влюбленный красноречиво время коротать, то я намерен страшным стать злодеем".

- А я намерен вас задушить, если вы не перестанете,-взревел Ойген Бишоф. - Помилуйте, вы ведь превращаете этого Глостера в сентиментального шута! Ричард III - хищный зверь, изверг, бестия, но все же он мужчина и король, а не истерический паяц, черт меня побери совсем.

Он взволнованно зашагал по комнате, увлеченный ролью. Вдруг он остановился, и все произошло совершенно так, как это предвидел доктор Горский.

- Я покажу вам, как надо играть Ричарда. Замолчите-ка теперь - вы услышите этот монолог.

- Я по-своему понимаю эту фигуру, - сказал с невозмутимой дерзостью доктор Горский. - Но вы актер, а не я, и я охотно познакомлюсь с вашим толкованием.

Ойген Бишоф обдал его лукавым презрительным взглядом. Собираясь превратиться в шекспировского короля, он видел перед собой уже не доктора Горского, а своего несчастного брата Кларенса.

- Внимание! - приказал он. - Я уйду на несколько минут в павильон. Откройте тем временем окна: здесь ведь нельзя дышать от табачного дыма. Я сейчас вернусь.

- Ты хочешь загримироваться? - спросил брат Дины. - К чему это? Читай без грима.

Глаза у Ойгена Бишофа сверкали и горели. Он был в таком возбуждении, какого я никогда еще у него не наблюдал. И сказал он нечто весьма странное:

- Загримироваться? Нет. Я хочу только увидеть пуговицы на мундире. Вы должны меня оставить на некоторое время в одиночестве. Через две минуты я снова буду здесь.

Он вышел, но сейчас же возвратился.

- Послушайте, ваш Земблинский, ваш великий Земблинский, - знаете ли, кто он такой? Болван и больше ничего. Я его видел как-то в роли Яго - это было непереносимо.

И затем он выбежал из комнаты. Я видел, как он быстро шел по саду, разговаривая с самим собой, жестикулируя; он был уже в Байнардском замке, в мире короля Ричарда. По дороге он чуть было не опрокинул старика садовника, который все еще стоял на коленях и срезал траву, хотя сумерки уже сгустились. Сейчас же после этого фигура Ойгена Бишофа исчезла, и спустя мгновение окна павильона осветились и начали струить трепетные лучи, посылая колеблющиеся тени в большой, безмолвный, одетый мраком сад.

Глава V

Доктор Горский все еще продолжал с ложным пафосом и смешными жестами декламировать стихи из трагедий Шекспира. Делал он это теперь, когда Ойгена Бишофа с нами не было, только из увлечения, из упрямства и чтобы скоротать время ожидания. Придя в полное исступление, он взялся за короля Лира и, к нашей общей досаде, начал своим несколько хриплым голосом исполнять песни шута, тут же придумывая к ним мелодии. Инженер между тем сидел молчаливо в кресле, выкуривал одну папироску за другой и рассматривал узоры ковра у себя под ногами. Ему не давала покоя история морского офицера, загадочные и трагические обстоятельства этого самоубийства продолжали занимать его мысль. По временам он, встрепенувшись и удивленно покачивая головой, глядел на поющего доктора как на редкое и непостижимое явление и один раз сделал попытку возвратить его в мир действительности.

Он перегнулся вперед и решительно схватил доктора Горского за руку.

- Послушайте, доктор, одна подробность в этом деле мне совершенно непонятна. Помолчите немного, выслушайте меня, пожалуйста. Допустим, что это было самоубийство, которое совершено под влиянием внезапного решения. Ладно. Но почему, позвольте вас спросить, офицер уже за четверть часа до этого заперся в своей комнате? Еще совсем не думает о самоубийстве, а запирает дверь... С какой целью? Объясните мне это, если можете.

- "Шутом своим назначь того, кто дал тебе совет уйти из царства своего; иль сам держи ответ".

Только этими словами, да еще сердитым движением руки, каким отмахиваются от мухи, ответил ему доктор Горский.

- Бросьте вы вздор молоть, доктор, - уговаривал его инженер. - За четверть часа до самоубийства он запирает дверь. Казалось бы, времени у него достаточно для приготовлений. А потом он выскакивает в окно. Но так не поступает офицер, у которого лежит револьвер в письменном столе да еще полная коробка патронов к нему.