Ян Беньо - Рассказы

И девицы те рассказывают, сколько кто из них заработал. В песне имена называем. Начинаем с того, каким кончили в прошлый раз. Галайка — три талера, тачку на все три купила. Цибулька тачку тащила, за что осликом прослыла... Чье имя приходилось на эти слова, больше всего обижалась. Санитрарка в тачку встала, чтобы та не дребезжала... А ленивая Дудашка так и плюхнулась на тачку...

Бедная Анча Цибулька! И ведь не хотела я, а пуще всех ее поддразнивала. Хорошая была женщина — да будет земля, что покрыла ее еще в молодые годы, ей пухом. Веселая была, все шутила и никогда не обижалась, как ее ни назови. Как сейчас помню, копнили мы как-то кооперативное сено под еловым лесом, и такое напало на нас веселое настроение, будто все мы помолодели лет на двадцать. Расшалились — Анчу Цибульку на сено повалили, насовали ей сена под кофточку, под юбку, а потом кто-то ее и водой облил. А она вскочила, как лань, да и запела:

Лежу, сон не идет, а я улыбаюсь. Если увидел бы меня кто, подумал бы: с ума сошла тетка! Целые дни одна, на мозги и действует...

Улыбаюсь — рассудок-то у меня здоров, — вспоминаю, как все и шло, одно за другим. Кооператив вот: как мы все ровно ожили, веселыми стали, когда миновали первые годы, когда привыкли мы и жить стало лучше. Вдруг хорошо себя почувствовали оттого, что вместе мы, не приходится каждой колотиться на своем клочке. Кончается жатва, а мы уже придумываем, сочиняем поздравления и толпой отправляемся в Дом культуры с венками из колосьев. А в поздравлении нашем, бывало, и о председателе упомянем, и о бригадире, о нашей работе, обо всем, что сделали, и о том, что не нравится нам и чего бы мы хотели.

Жили неплохо, да годы не стоят на месте, и мы старели. Я перешла в коровник, там и сейчас работаю. До конца года еще продержусь, а потом уступлю место молодой, чтобы люди не смотрели на меня косо, будто гонюсь я за заработком, когда могу уже и на покой уйти. И так-то на меня пальцами показывают, знаю: у Эвы, мол, денег много, к чему они ей, что она собирается с ними делать? И еще обо мне говорят, будто я плохая мать — все ведь до ушей доходит.

Дала бы вот я детям по десять тысяч на машину или еще не знаю на что, да раструбили бы об этом по деревне — вот тогда бы меня хвалили! А я им ничего не дала, потому что знаю, у них своего достаточно, а то они еще подумают, будто я их подкупаю, чтобы потом все время от них чего-нибудь требовать.

И не только то, что детям я ничего не дала. Я еще хуже сделала, и разговоров обо мне пошло еще больше.

Телевизор купила года два назад — и пять тысяч дала взаймы цыгану Дюсу!

Цыгану! Пять тысяч!

А дело было так: в позапрошлом году купил Дюс у одного инженера старый дом, еще от родителей остался. Дом пустой стоял, без пользы, инженер и продал его цыгану. Дюса я знаю с детства. В школу с моим сыном ходил, в шахте работал, а потом на шофера выучился. Пришел он ко мне:

— Тетя Эва, не поможете? Хочу дом поправить да еще одну комнату пристроить... А денег не хватает. Не одолжите несколько тысяч?

Я знаю, у других он не решился бы попросить, и дала ему эти пять тысяч. Возьми, Дюс, мы давно знакомы, у тебя четверо детей и ты порядочный человек, устраивайся!

Устроился он и мне уже вернул полторы тысячи. Разве я плохо сделала?

А телевизор — на что, мол, такая роскошь одинокой? Радио ей мало? Детям не дает, а себе лишнее покупает!

Да и правда роскошь... Подумайте только: сижу перед телевизором одна, как королева, и смотрю, когда хочу. И думаю: разве простой деревенской женщине не интересно знать, что делается в мире да какие есть разные вещи? В церкви-то об этом не скажут, да и хожу я туда два-три раза в год.

Смотрю, слушаю, люблю хорошие спектакли, а больше всего — песни. С детства я любила петь, хоть особого голоса у меня нет. Сколько мы певали! Правда, из наших песен мало услышишь по телевидению или по радио, но мне нравятся и незнакомые, даже эти, современные. Такие — без этой сумасшедшей музыки, — когда певец поет чисто и красиво, без завывания и гримас.

Раз я в коровнике поссорилась с бабами из-за Карела Готта. Я говорю: есть голос у молодца, душа так и подымается, когда он поет. А они: разве, мол, это пение? От его блеяния ушам больно!

Я качаю головой: нет, нет, бабоньки, вы только вслушайтесь... С таким голосом родиться надо. Песни, правда, не те, к каким мы привыкли, но не все то плохо, что нам непривычно. Так-то!

Сколько этих певцов да певиц, всех и не упомнишь. Но любимая моя певица все-таки та, которая народные песни поет. Редко я ее слышу, еще реже вижу, но всегда скажу — лучше Дарины Лащаковой нет у нас певицы. Ее голос будто так и гладит по сердцу, и вроде поет она для меня одной. А как кончит, как станет тихо в комнате — так и мне запеть хочется. Сложу это я руки на коленях, огляжу комнату, а вижу-то совсем другое... Посижу, посижу эдак-то, да и затяну слабым своим голосом:

Ах, господи... Все минуло, и лишь песни остались.

Вечером я не могу долго сидеть у телевизора. Иногда только смотрю подольше, когда показывают что-нибудь интересное, а обычно ложусь спать самое позднее в десять.

Лежу, думаю, когда сон не идет, слушаю тишину. Машины у нас не шумят, поезда не грохочут. Хорошо, когда ничто не мешает отдыхать.

А мне все-таки чего-то не хватает...

Слышу, как проходят месяцы и годы, а песен вот не слышу...

Не пьяный рев, этот мне и задаром не нужен; не слышу я ладного пения молодых ребят, на которое никто никогда не злится, за которое самый угрюмый ворчун не заругается, все равно — так ли поют или под гармошку.

А когда-то ведь пели парни, и разносились их славные голоса по тихой деревне. Медленно проходили они по улице, обнявшись, и пели:

Пели раздельно, с чувством, никто не старался перекричать другого... Пели лучше, чем Карел Готт, лучше, чем Дарина Лащакова, которую озолотить бы за то, что она так прекрасно поет. Я всегда слушала у окна, по голосам узнавала, кто поет, знала их в лицо и недостатки их знала, но когда пели они — каждый был хорош и красив, как само их пение.

Не припомню я, когда они в последний раз с песней ходили... Знаю только — сын мой раза два был среди них. И как уходили они все дальше, голоса все слабели, слабели — где же они теперь, эти парни, что так долго не возвращаются?