Болеслав Прус - Анелька

- Видно, что так...

- Кшыстоф, я выйду, - отозвалась дама из коляски.

Кшыстоф соскочил с козел и, открыв дверцы, помог даме выйти, затем отступил в сторону. Так как дорога была вся в выбоинах и засыпана хворостом, то он, шагая сзади, поддерживал пани тремя пальцами за локоть и говорил:

- Ясная пани, правее пожалуйте! Вот на эту кочку, ясная пани... Пан Петр, ты подожди, пока ясная пани пройдет, потом потихоньку доедешь до двора... Попрошу вас сюда, ясная пани, здесь тропка.

Заяц, слыша все это, заподозрил, что знатная пани - слепая и не видит дороги. Потом под впечатлением этой торжественной процессии даже стал подумывать, не следует ли ему стать на колени.

Дама тем временем уже поравнялась с ним и спросила:

- Дети здесь?

- А?

- Пани спрашивает, здесь ли дети, - повторил господин в ливрее и украдкой показал Зайцу внушительный кулак в серой перчатке.

- Это, стало быть, наших помещиков дети? А как же, здесь, - ответил Заяц.

- Здоровы? - спросила дама.

- Паненка совсем расхворалась. Лежит...

- А приезжал кто-нибудь?

- Была какая-то тетка.

- Не знаешь, говорила она что-нибудь детям о матери?

- Говорила, что пани наша поехала в Варшаву.

- Ага! И больше ничего?

- А еще поклоны передавала и сказала, что пани скоро заберет их отсюда.

- Вот как!

Дама пошла дальше, к хутору, а человек в ливрее - за нею, все что-то бурча себе под нос. На пани было длинное черное платье и шелковая накидка. Когда она приподняла платье, Заяц увидел белоснежную плоеную юбку.

"Может, это у нее рубаха такая?" - подумал он, не понимая, к чему знатные дамы носят не одну, а две юбки.

Над головой поглощенного этими мыслями Зайца вдруг зафыркала передняя лошадь. Он отскочил и медленно побрел за экипажем.

"Ого, сразу видно настоящих господ - ишь в какой блестящей карете ездят! - думал мужик. - Чудо, не карета. В нее, как в зеркало, глядеться можно".

И он действительно раз-другой посмотрел в заднюю стенку коляски, но то, что он там увидел, его окончательно поразило. Поверхность была вогнутая, и Заяц видел все отражения опрокинутыми, уменьшенными, но растянутыми в ширину. Над остроконечным небом лежала дорога, в глубине узкая, а ближе неожиданно расширявшаяся. У него, Зайца, голова была как дыня и помещалась она ниже ног, коротеньких, как зубья у грабель. А когда он протянул руку к этому диковинному зеркалу, рука его будто выросла и заслонила всю его фигуру.

"Бесовское наваждение, - решил Заяц. - Не миновать беды!"

Он не чаще чем раз в несколько лет выезжал из своей глуши, и кареты были ему знакомы так же мало, как законы оптики.

Между тем дама вошла в дом, а камердинер ее остановился на пороге.

Жена Зайца только что начала в третий раз заговаривать болезнь Анельки, как шуршание длинного шлейфа привлекло ее внимание. Она обернулась и обомлела, увидев в комнате незнакомую пани, от которой так и веяло "ясновельможностью".

Не обратив внимания на удивленную хозяйку, пани подошла к Анельке и с выражением непритворного сострадания на еще красивом, хотя и несколько увядшем, лице взяла девочку за руку.

- Анельця! - сказала она ласково.

Анелька вскинулась, как подброшенная пружиной, и села на постели, уставив блуждающий взгляд на незнакомку. Она словно собирала разбегавшиеся мысли, пыталась что-то вспомнить, но не узнавала ее. Появление этой дамы, впрочем, не удивило Анельку - быть может, она приняла ее за одно из видений, являвшихся ей в бреду.

- Анельця! - повторила дама.

Девочка улыбнулась ей, но молчала.

- Горячка... не в себе она, - шепотом пояснила Ягна.

Дама, увидев кружку с водой, намочила свой батистовый платочек и вытерла Анельке лоб и виски. Потом сложила мокрый платочек и положила его на голову больной.

Холод на минуту вернул Анельке сознание, и она заговорила:

- Вы - наша бабушка? Или еще другая тетя? Вас мама прислала?

Дама вздрогнула.

- Я приехала за вами. Поедешь со мной?

- А куда? К маме? Или домой, в усадьбу? Мне так хочется в наш сад. Здесь холодно...

- Чего же ты плачешь, детка? - спросила дама, нагнувшись к ней. Она тут же отшатнулась, когда в лицо ей ударило горячее дыхание больной. Но, глянув в белое, облитое лихорадочным румянцем лицо Анельки, в ее большие кроткие и печальные глаза, подумала о безмерном несчастье, постигшем этого ни в чем не повинного ребенка, и не могла удержаться от слез.

Анелька закрыла глаза. Казалось, она дремлет, утомленная разговором. Дама опять намочила платок и положила ей на лоб, затем вышла в сени.

- Кшыстоф, - сказала она камердинеру, - сейчас же садись в бричку и поезжай домой.

- Слушаю, вельможная пани.

- Пусть поставят кровать в той гостиной, что окнами в парк. Пошли в местечко за лекарем и вызови телеграммой из Варшавы еще одного - управляющий даст тебе адрес.

Камердинер поклонился, но не уходил, желая, видимо, высказать свое мнение.

- Ты хочешь мне что-то сказать?

- Да. Я полагаю, что вельможной пани нельзя здесь оставаться одной, без всяких услуг, - важно изрек Кшыстоф.

- Да ведь мы все отсюда уедем, как только больная немного успокоится.

- Не пристало вельможной пани возить больных, это дело докторов и монашек.

Дама покраснела и с минуту была в нерешимости, словно признавая авторитет Кшыстофа в таких вещах. Но вместе с тем ей не нравились эти замечания, и она ответила сухо:

- Делай, что я сказала.

- Раз вельможная пани велит, я поеду, но снимаю с себя всякую ответственность, - сказал Кшыстоф, чопорно поклонившись. - Однако лошадям надо дать отдохнуть.

Пани вернулась к Анельке, раздумывая, почему ей неприлично ухаживать за больными. Она села у топчана и растроганно всматривалась в лицо девочки.

"Как она похожа на него! - мысленно говорила она себе. - Тот же рот... Да, видна его кровь... Бедный! Я постараюсь вознаградить его за все, что он выстрадал".

В ее воображении встал красивый отец Анельки, и теперь она уже без колебаний решила ухаживать за больной. Ведь это его ребенок, она это сделает для него!

Кучер, замотав вожжи, спустился с козел торжественно, как небожитель, сошедший с небес в нашу юдоль слез, и, по привычке всех кучеров, сложил руки на животе. Кшыстоф подошел к нему, поглаживая холеными пальцами свои английские бакенбарды.

- Вот так имение! - сказал кучер презрительно, кивком головы указывая на облезлую избу.

Кшыстоф с высокомерным состраданием поднял брови и, уставившись на одну из блестящих пуговиц его ливреи, сказал:

- Судьба играет человеком, как хочет! Верите ли, я здесь чувствую себя заброшенным в какие-то Гималаи!

- Вы, наверное, здорово скучаете по Варшаве?

Пан Кшыстоф махнул рукой.

- И по Парижу, Вене и так далее! Но что поделаешь? Вот бывший мой пан сейчас в Африке. Если он может жить там, так я могу жить здесь.