Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

Необычайный успех Мадзи вызвал раздоры в стане врагов. Заседательша и супруга пана нотариуса по-прежнему оставались ее недоброжелателями, но аптекарь, которого бог наградил четырьмя дочками, причем все они воспитывались дома, устроил дома с супругой совет. После совета пан аптекарь стал холоден с заседателем и нотариусом, а его супруга все чаще стала появляться на той улице, где стоял дом доктора Бжеского.

Торжество Мадзи было настолько очевидным, что даже ее мать сказала как-то майору:

- Ну-ну, вижу, дочка у меня с головой.

- Да, аппетитная шельмочка! - ответил майор. - Круковский с нею за полгода ноги бы протянул. Зато уж насладился бы!

Докторша пожала плечами и при первом же удобном случае сказала мужу, что майор совсем впал в детство и с ним просто нельзя разговаривать.

Мадзя в это время была бы счастливым, самым счастливым человеком на свете, если бы отец не портил ей настроения. С ним одним она беседовала о своих планах, и как назло он один умел найти в них темные стороны.

Однажды вечером она показала ему, например, список своих будущих учениц, с родителями которых уже велись переговоры. В списке было двенадцать девочек из окрестных деревень и свыше двадцати городских.

- А что, папочка, - сказала Мадзя, - кто был прав?

- Ты, милочка, права, - ответил отец и, вооружившись карандашом, начал вычеркивать фамилии деревенских девочек.

- Что вы делаете, папочка? - с удивлением воскликнула Мадзя.

- Вот что, деточка, ты барышень Абецедовских не бери. Они привыкли к удобствам, даже к роскоши, и за триста рублей ты едва прокормишь их. А откуда возьмешь деньги на помещение и обучение?

Мадзя задумалась.

- Может, вы и правы, - сказала она. - За десять рублей в месяц трудно прилично прокормить девочку... Что ж, этих трех дарю вам, папочка! - кончила она, обнимая отца за шею.

- Подари мне и девять остальных, - ответил отец. - В среднем они платили бы тебе по четыре рубля в месяц за обучение, но... тебе пришлось бы держать для них примерно трех учительниц. А разве ты можешь платить учительнице двенадцать рублей в месяц? А помещение? Наконец, где ты найдешь у нас учительниц?

Мадзя остолбенела. Прием визитов, ответы на письма, переговоры с родителями отнимали у нее столько времени, что она упустила из виду, что на весь пансион она пока одна, одна как перст!

После этого открытия Мадзя сразу потеряла веру в себя. Она повалилась на диван и залилась слезами.

- Боже, какая я дурочка! - восклицала она. - Я никогда не поумнею, я никогда ничего не сделаю! Какой позор! Ведь я отлично знала, сколько пани Ляттер приходилось расходовать каждый месяц на учителей! О боже, почему я не умерла? Почему я не родилась мальчиком?..

Отец прижал дочь к груди и гладил ее темные волосы.

- Ну, ну, только не отчаивайся, - говорил он. - Ты забыла о важной вещи, но это доказательство того, что ты настоящая полька. Видишь ли, мы, поляки, всегда строим планы, не собравшись со средствами и даже не задаваясь вопросом, хватит ли у нас средств вообще? Ну, так вот нам в жизни и везет. Ты, однако, принадлежишь к новому поколению, которое умнее нашего...

- Папочка, вы опять смеетесь! - прервала Мадзя отца, отодвигаясь на другой конец дивана.

- Нет, милочка, я только советую тебе подумать о средствах и немного приспособить к ним свой проект.

- Хорошо, папочка.

- Так вот, помещение для твоего пансиона у нас есть: мы отдадим тебе гостиную.

- Этого мало!

- Надо будет, отдадим полдома.

- Но я буду платить вам! Да, да, иначе я не хочу! - воскликнула Мадзя, и ее серые глаза опять весело заблестели.

- Будешь, будешь! Во-вторых, раз ты единственная учительница, возьми себе для начала пять-шесть девочек из города...

- Двадцать, папочка! Я буду работать с утра до ночи и заработаю... рублей сорок в месяц!

- Позволь, милочка! Как доктор я не согласен на такое количество для тебя, а как бывший учитель - для твоих учениц. Учить детей как-нибудь - это было бы просто недобросовестно!

- А если я найду помощницу?

- Где?

- Я могу привезти ее из Варша... Нет, я просто сумасшедшая! воскликнула она вдруг. - Хочу везти учительниц из Варшавы, а мне нечего дать им есть!

- Ну, не отчаивайся же, - прервал ее отец, - ты говоришь правильно! Вот что я тебе советую: возьми нескольких учениц, которые получше заплатят тебе по часам, посмотри, как у тебя пойдет с ними дело, и поищи учительниц.

- Но, папочка, это будет вовсе не пансион! Это будут частные уроки, которые я могла бы иметь и сейчас! Ах, какая я несчастная. Столько времени пробездельничать вместо того, чтобы давать уроки! Ах, какая я гадкая!

Доктору с трудом удалось унять новый взрыв отчаяния и втолковать дочери, что в каждом начинании, помимо инициативы, энергии, денег и связей, немалую роль играет терпенье.

После этого Мадзя в течение нескольких дней снова принимала родителей. Из деревни к ней приехали супруги Зетовские и Жетовичи, из города явились парикмахер, фотограф и хозяин ветряной мельницы, что у заставы.

Мадзя была с ними очень любезна и очень рассудительна, но переговоры вела без воодушевления. Да и чего было тут воодушевляться, если она поняла, что для пансиона у нее нет учительниц, а частные уроки дадут каких-нибудь пятнадцать рублей в месяц, да и то едва ли. С каждым новым разговором Мадзя все больше убеждалась в том, что все стремятся устроить детей в ее пансион, полагая, что это будет стоить дешевле, чем домашнее обучение или пансион в губернском городе.

"Нечего сказать, хорошо же я буду обучать их детей - одна! - думала Мадзя, и ее бросало в дрожь при мысли о том, что у нее нет помощницы. - К чему в конце концов вести переговоры, если у меня нет учительниц?"

Как-то уже под вечер к Мадзе в комнату вбежала мать.

- Тебя хочет видеть панна Цецилия, - сказала она. - Знаешь, эта старая дева, сестра аптекаря...

- Ах, это она? Пожалуйста, - с некоторым удивлением ответила Мадзя, вспомнив тут же, что панна Цецилия была в Иксинове как бы мифической личностью: никто ее не видел и никто о ней не слышал, хотя она десять лет жила в городе.

Через минуту в комнату, осторожно приотворив дверь, вошла высокая, худая дама в темном платье. Когда-то она, наверно, была очень хороша собой. У нее были большие глаза, уже потухшие и ввалившиеся, несколько резкие, но классические черты лица, желтая, но нежная кожа, и пышные темные волосы, уже посеребренные сединой. В поклоне гостьи, в каждом ее движении чувствовалась настоящая дама: вид у нее был озабоченный и несколько испуганный. Мадзе показалось, что гостья чего-то стесняется: то ли своего старого платья, то ли исполненных грации движений, то ли увядшей красоты.

Дама хотела что-то сказать, но голос у нее прервался. Она только еще раз поклонилась Мадзе и протянула ей большой лист бумаги, свернутый в трубку.