Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

- Я, - закончила больная дама, - все оттягивала наши расчеты с вами.

- Какие? - спросил доктор.

- Но ведь я уже год ничего не плачу вам за визиты! Мы в самом недалеком будущем, наверно, покинем с Людвиком Иксинов, поэтому примите, пожалуйста, этот гонорар. Я вас очень, очень прошу...

Делать было нечего. Бжеский взял деньги и убедился, что это те самые триста рублей, которые накануне его жена вручила больной даме.

Довольный и несколько смущенный, он позвал жену и дочь к себе в кабинет и произнес следующую речь:

- Матушка! Я знаю, что Мадзя вернула наш долг из своих денег. Ну, не притворяйтесь, будто вы удивлены: я говорю о трехстах рублях. Эти самые деньги сестра пана Людвика уплатила мне за визиты, а потому, Мадзя, получай назад свои триста рублей!

Трудно с точностью сказать, четверть ли часа прошло или, может, все полчаса, прежде чем Мадзя взяла у отца свои столько раз помянутые деньги и отдала их на хранение матери. В ее сознании никак не укладывалось, что она обладательница такого огромного капитала, и просто голова кружилась при мысли о том, что она может сделать с такой кучей денег! Триста рублей! Для человека, который иной раз за целую неделю не расходовал на себя ни единого злотого, - это целое состояние!

Прошло несколько дней, Мадзя опомнилась, поразмыслила и рассудила, что надо стать перед матерью на колени и умолять ее взять из этих трехсот рублей столько, сколько нужно на обучение Зоси, а из оставшейся суммы удержать с нее, старшей дочери, в строгой тайне от отца, за завтраки, ужины и обеды.

"Пусть мама обращается со мной, как с посторонней. Пусть возьмет с меня столько, сколько взяла бы за стол с чужой девушки. Только пусть на меня не обижается..." - думала Мадзя, выжидая удобного случая, когда мать будет посвободней и настроение у нее будет получше.

Но в тот самый вечер, когда она увидела мать в саду и хотела подойти к ней и сказать:

"Мама, у меня к вам большая, большая просьба! Да, да, пребольшая!.."

Именно в эту минуту вошел почтальон и вручил Мадзе казенный пакет.

Изумленная Мадзя вскрыла пакет и нашла в нем разрешение на открытие частной двухклассной женской школы с приготовительным классом!

От радости у нее голова закружилась. Она танцевала по комнате, целовала казенную бумагу, потом выбежала на кухню, чтобы обнять мать. Но мать разговаривала с крестьянином, который арендовал у них землю, и Мадзя побежала в сад и начала обнимать и гладить свой любимый каштан. Ей казалось, что счастье у нее уже в руках и никто не может разбить его. Она получила разрешение открыть школу, деньги у нее в руках, какие же могут быть еще препятствия? Разве только она умрет, или Иксинов сквозь землю провалится.

Но она не умрет, потому что бог послал ее в Иксинов для того, чтобы она открыла здесь школу. Разве в костеле не дала ей знак сама богоматерь, что понимает ее печаль и внемлет ее молитве? А мальчики, которые так безобразничали во время процессии, не веленье ли это небес, указующих, что она должна заняться воспитанием иксиновских детей?

"Ведь здесь несколько сот детей, - думала она, - стало быть, полсотни могут ходить в школу. Если я даже с тридцати человек получу по рублю в месяц, вот уже и жалованье, и семье можно помочь, потому что столоваться я буду у мамы..."

Наконец в комнате отца ей удалось поймать обоих родителей.

- Мама! Папочка! - крикнула она. - Я получила разрешение открыть школу!

И она запрыгала, обеими руками подняв над головой драгоценную бумагу.

Но мать равнодушно пожала плечами, а отец, едва взглянув на разрешение, улыбнулся и сказал:

- Ну, в таком случае, милая пани начальница, займись прежде всего воспитанием... нашей Мадзи и научи ее быть серьезной!

Мадзю словно обдало холодом.

- Папочка, вы смеетесь?

- Нет, дитя мое. Но только, что ты сделаешь с этой бумагой?

- Сейчас же открою приготовительный класс. Деньги у меня есть, сниму комнату на старом постоялом дворе, столяр сделает парты и классную доску...

- И у этой доски ты будешь давать уроки партам, - прервал ее отец. Разве у тебя есть ученики?

- Ах, папочка, найдутся! Я здесь уже кое с кем разговаривала. Можно набрать много учениц!

- Тогда уступи человек пять здешнему учителю, а то он, бедняга, терпит страшную нужду, - ответил отец.

- О, боже! - с огорчением воскликнула Мадзя. - Так вот как вы меня поощряете? Вы, папочка, шутите, а мама молчит...

- Я со вчерашнего дня знаю, что у тебя есть разрешение, - махнула рукой мать. - Зося писала мне, что за твой пансион начальница выражала ей свое недовольство. Она жаловалась, что ты ее разоришь.

Мадзя остановилась посреди комнаты, ломая руки.

"Что это значит? - думала она. - Мне всегда твердили, что я должна зарабатывать себе на жизнь, но что же случилось сегодня, когда я хочу работать? Отец смеется надо мной, мама равнодушна, а начальница Зоси жалуется, что я ее разорю? Я ее разорю! Это я-то могу кого-нибудь разорить! Боже милостивый, что же здесь такое творится?"

И в одну минуту беспредельная радость сменилась в ней безграничным отчаянием. Она была потрясена тем, что никто ее не понимает, страх охватил ее перед неизвестностью, но больше всего душу ее терзали сожаленья, сожаленья о тех надеждах, которые она так давно лелеяла и которые, едва начав исполняться, уже рассыпаются в прах.

Отец подошел к Мадзе и, погладив ее по подбородку, весело спросил:

- Что за гримаска? Вид у тебя такой, точно ты с неба свалилась.

- Что же мне теперь делать, папочка? - прошептала Мадзя.

- Ах, ты моя бедняжечка! - ответил отец, прижимая ее к груди. - Что тебе делать? Да разве у тебя нет отца с матерью?

- Но, папочка! - вспыхнула Мадзя. - Разве я могу жить без цели и труда? Есть ваш хлеб, когда мне кусок в горло нейдет, точно он краденый? Я ведь знаю, что вам самим тяжело, и если не могу сейчас помогать вам, то не хочу и объедать вас!

Она упала на колени и, протянув к родителям руки, воскликнула со слезами:

- Клянусь, что после каникул я не буду есть у вас даром! Не могу я, не могу! Папочка, поймите меня, - говорила она, обращаясь к отцу. - Дайте мне совет, а то я... умру тут у вас, потому что не могу жить вашим трудом, не могу объедать вас!

Мать вскочила со стула, отец схватил Мадзю в объятия и, покрывая ее поцелуями, усадил на диван.

- Ох, уж эта мне экзальтация, эта экзальтация! - говорил он. - Ну что ты, девочка, вытворяешь? Как могла ты бросить отцу такие слова? Она не будет есть у нас даром, слыхано ли дело? Она умрет! Ах, ты дурочка! Ах, ты негодница! Вот велю укоротить тебе платьице и отвести в нашу начальную школу! Ты сама должна еще учиться в пансионе, а не открывать пансион, девчонка!

- Не могу я бездельничать, не могу объедать вас! Не могу, и кончено! со слезами повторяла Мадзя.