Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

Тогда господин с блуждающими глазами обратился к пани Арнольд и спросил у нее что-то по-английски. Она ответила ему тихим, беззвучным голосом, а господин положил ей руку на лоб и громко сказал:

- Уважаемые господа, готовы ли вы увидеть духов или хотите ограничиться второстепенными спиритическими явлениями?

- Просим духов! Нет, нет! Ни за что! Да я бы умерла! - раздались крики в толпе гостей.

Подавляющее большинство присутствующих видеть духов не пожелало.

- Должен вам сказать, - продолжал господин, - что мой смелый вопрос отнюдь не означает, что духи непременно явятся. Он означает только, что наш уважаемый медиум сегодня в превосходном состоянии.

- Это верно! - пробормотал Сольский, глядя на Дембицкого, который сложил на животе руки, выпятил нижнюю губу и смотрел вперед с таким безразличием, точно ему предстояло увидеть не мир духов, а швейцарский сыр, которого он не ел.

Лицо медиума стало странно изменяться. Сперва пани Арнольд как бы погрузилась в спокойный сон, во время которого ее лицо утратило болезненную бледность, а на губах заиграла мягкая улыбка. Затем она открыла глаза, в которых изобразилось все возрастающее удивление. Внезапно она заметила Сольского, волосы у нее встали дыбом, лицо приняло грозное выражение, а большие глаза сверкнули желтым огнем, как у разъяренной львицы.

- Дайте мне бумагу! - попросила она по-английски, голосом сильным и металлическим, как колокол, не спуская с Сольского глаз.

Взгляд ее был так пронзителен, что Ада затрепетала, панна Элена отодвинулась со стулом в задний ряд, а Мадзя опустила голову, чтобы не смотреть. Сольский нахмурился, а Дембицкий выпрямился, охваченный любопытством.

Тем временем пан Арнольд выбежал в комнату жены и через минуту с озабоченным видом принес карандаш и несколько небольших листков бристольской бумаги, которые он передал господину с блуждающими глазами.

- Выберите, пожалуйста, один из них, - сказал господин, подойдя к Мадзе.

Мадзя выбрала. Господин положил на столик медиума листок и карандаш, а остальную бумагу отдал пану Арнольду.

- Свяжите мне руки! - все тем же могучим контральто произнесла пани Арнольд.

Принесли длинную тесьму и сургуч.

- Будьте добры, господа, свяжите и опечатайте руки медиума, - обратился господин с блуждающими глазами к Дембицкому и Сольскому, у которого на пальце был перстень с гербом.

Те подошли к столику.

- Вязать можете, как вам заблагорассудится, - сказал господин.

Дембицкий заложил пани Арнольд руки за спину, а Сольский обмотал ее тесьмой во всех направлениях. Затем они привязали медиума к стулу и концы тесьмы припечатали к подлокотнику.

Тогда господин попросил их обоих помочь ему загородить медиума ширмой. Через минуту пани Арнольд была, как в шкафу, со всех сторон закрыта от зрителей.

- Прошу прикрутить лампы, - распорядился господин с блуждающими глазами.

Несколько мужчин бросились прикручивать газовые рожки, в которых остались только голубые языки.

- Вы очень крепко связали ее, - шепнула Дембицкому испуганная Мадзя. Что же это будет?

- Известный фокус американских спиритов, - ответил Дембицкий.

- Ах! - крикнула в глубине зала одна из дам, рядом с которой сидел пан Норский.

Все повернули головы, стали спрашивать, что случилось, но вскоре шум затих. За ширмой явственно слышался шорох пишущего карандаша. Через две минуты карандаш застучал по столику, и господин, который вел сеанс, велел выкрутить рожки и начал отодвигать ширму.

Пани Арнольд спала, опершись головой на подлокотник стула, руки ее занимали прежнее положение. Когда Сольский с Дембицким подошли, чтобы распутать ее, они обнаружили, что печати не тронуты, а на тесьме целы все узлы.

- Вы что-нибудь понимаете? - спросил Сольский у старика.

Тот пожал плечами.

- Развязаться так можно было бы разве только в четвертом измерении, или...

В эту минуту Сольский взглянул на листок, лежавший на столике, и побледнел.

- Позвольте, это же моя мать! - сказал он изменившимся голосом. Посмотрите, пан Дембицкий!

На листке по-французски было написано:

"Я хочу, чтобы мои дети чаще думали о вечности..."

А вместо подписи виднелся карандашный эскиз очень выразительного женского лица, обрамленного облаками.

Господин с блуждающими глазами разбудил пани Арнольд, которая, улыбаясь, поднялась со стула. Все гости бросились к столику, чтобы взглянуть на листок, исписанный духами, который пани Арнольд подарила на память панне Сольской.

Ада в остолбенении смотрела на черты своей матери.

- Послушай, - обратилась она к брату, - ведь это почерк мамы!

- А не кажется ли тебе? - спросил пан Стефан.

- Право же ее! У меня в молитвеннике ее рукой написана молитва. Да, да, совершенно тот же почерк!

Присутствующие снова стали осматривать листок, который попал наконец в руки Мадзе.

На листке был эскиз головы покойной матери Сольских, очень похожий на портрет, который висел в комнате Ады. К тому же Мадзе показалось, что листок бумаги был другой. На том, который она выбрала, в одном уголке была едва заметная темная точка.

"Может, пан Казимеж и прав, что ни душа, ни духи не существуют?" промелькнуло у нее в голове.

Однако Мадзя никому не сказала о своем наблюдении. Ведь она могла ошибаться. В конце концов, что потеряют Ада и пан Стефан, если будут верить, что мать их жива и думает о них так же, как тогда, когда они были маленькими детьми?

Общество было возбуждено. Одни открыто объявляли себя сторонниками спиритизма, другие по углам пытались объяснить все животным магнетизмом, электричеством или магией. Сольский был задумчив, Ада раздражена, а Дембицкий снова равнодушен. Но когда гостей около полуночи пригласили на ужин, все бросились на свои места, пожалуй, с еще большей поспешностью, чем на сеанс.

Мадзя села за стол вместе с Сольскими; по одну руку от нее поместился Дембицкий, по другую - какой-то спирит, который, не обращая на Мадзю внимания, на всех языках обращал в спиритизм свою другую соседку. Напротив Мадзи расположился какой-то старик; вид у него был сугубо официальный; повязавшись салфеткой, он накладывал себе на тарелку огромные порции и уничтожал все без остатка, потрясая иногда головою так, точно в споре не соглашался со своим противником. То ли глядя на старика, то ли просто ощутив голод, Мадзя накинулась на еду и тоже поглощала все, что ей подавали: рыбу, дичь, цыплят, мороженое, запивая все разными винами, которые ей то и дело подливал Дембицкий. При этом у нее со старым математиком происходил примерно такой разговор:

- Вам вина налить? - спрашивал Дембицкий.

- Пожалуйста, - отвечала Мадзя.

- А в какой бокал?

- Все равно.

Дембицкий наливал в самый большой, задумывался на минуту, а затем снова повторял свой вопрос: