Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

- Ваше сиятельство, вы желали... Я получил вашу записку... - начал Котовский и еще больше смутился, вглядевшись в монгольское лицо, которое дышало энергией.

- Дорогой мой, - сказал Сольский, пожимая ему руку, - во-первых, не величайте меня сиятельством... Присаживайтесь, - прибавил он, подвигая гостю кресло, - потолкуем.

Котовский упал в кресло, туман поплыл перед его глазами.

"Чего ему от меня надо, этому дьяволу?" - думал он, глядя на сидевшего перед ним щуплого человека, который внушал ему все большее почтение.

Сольский это заметил. Он угадал, что молодой доктор восхищается им совершенно искренне, и почувствовал к юноше симпатию.

"Право, этот кандидат в Бруты мне нравится", - подумал он, а вслух сказал:

- Пан Котовский, я слышал о вас много хорошего.

- Обо мне? - с обидой в голосе спросил молодой человек.

- Да, от панны Магдалены Бжеской.

- Вот как!

- Видите ли, я строю сахарный завод и хотел бы, чтобы о моих рабочих заботились люди порядочные, поэтому я предлагаю вам место заводского доктора.

Котовский даже не поблагодарил за предложение, он уставился на Сольского, не веря собственным ушам.

- Условия следующие: каменный дом с садом, несколько моргов земли, лошади, корм для них и полторы тысячи жалованья в год. Вы согласны?

Котовский был ошеломлен. Он задвигал руками, но не вымолвил ни слова.

- Стало быть, согласны? - сказал Сольский.

- Простите! - произнес молодой человек, вставая с кресла. - Я весьма... весьма признателен... я никак не ожидал... Но...

- Но что? - спросил Сольский, и на лбу у него обозначилась складка.

- А пан Казимеж Норский... он тоже... тоже служит на вашем заводе?

Сольский вздрогнул.

- Нет, не служит, - быстро ответил он, - и никогда не будет служить. Но почему вы задаете мне этот вопрос?

- Потому что я отказался бы служить на одном заводе с Норским, - заявил Котовский.

При этих словах Сольский ощутил прилив такой нежности к молодому доктору, что готов был его расцеловать. Однако он овладел собой и, сделав строгое лицо, сказал:

- Я попросил бы вас объяснить подробней, почему, собственно, вы не согласились бы поступить на должность в учреждении, где служил бы пан Норский?

- А потому, что он, прошу прощенья, подлец, - отрубил Котовский и взъерошил свою шевелюру. Он не был физиономистом, и ему казалось, что за такое резкое суждение о пане Казимеже он уже не получит места.

- Сильно сказано, а теперь прошу доказательств.

- Да это тысяча и одна ночь, - начал Котовский, который все еще не мог отвыкнуть от студенческих словечек. - Когда пани Ляттер утонула, некий шляхтич Мельницкий, дядя моей невесты, отписал на имя сына покойной, Казимежа, четыре тысячи рублей, лежавших на ипотеке в Варшаве. Это были самые надежные деньги из всего, чем старик располагал. С этой суммы ему регулярно выплачивались проценты, в которых он теперь крайне нуждается.

Котовский заерзал на стуле, вздохнул и стал теребить волосы.

- И что бы вы думали, - продолжал он, - пан Норский под Новый год посулил своему кредитору подаренные деньги, а в апреле взял их из банка. Напрасно мы просили пана Норского взять четыре тысячи с другой закладной, с которой мы сможем получать проценты только осенью. Напрасно толковали ему, что старик Мельницкий, парализованный, слабоумный калека, останется без куска хлеба. Мы вовсе не хотели уничтожить дарственную, а только переписать ее. Но пан Норский заупрямился - у него, мол, долг чести. Ну, и забрал деньги, а старику теперь хоть пропадай.

Если бы Сольского осыпали золотом, это меньше обрадовало бы его, чем рассказ Котовского. Но он и виду не подал, только спросил спокойно:

- Знает ли еще кто-нибудь, кроме ваших друзей, об этом поступке Норского?

- Нотариус... и еще наш заимодавец. У Мельницкого теперь нет друзей, никто им не интересуется. Впрочем, дарственная была в полном порядке, более того, всякий раз, когда старик приходит в себя, он спрашивает, как поживает пан Норский и забрал ли подаренные деньги. Мельницкий ничего не знает о своем положении; он все еще считает себя богатым и думает, что его разоряет... моя невеста.

- Не разрешите ли вы мне, - спросил Сольский, - воспользоваться при случае вашим сообщением? Возможно, мне и не придется этого делать, но такой случай не исключен.

- Как хотите. В конце концов мне это безразлично. К тому же закон на стороне Норского.

- Это неважно, - сказал Сольский. - Но я заверяю вас, что пан Норский никогда не будет служить в учреждении, с которым связан я. А теперь скажите, согласны ли вы занять место доктора при заводе?

- О!

- До пуска завода вы будете нашим домашним доктором здесь, в Варшаве. Если кто-нибудь из наших домочадцев обратится к вам за советом, вы обязаны его пользовать. Жалованье такое же и - пятьсот рублей квартирных. К исполнению обязанностей приступаете с первого мая.

- Но теперь уже конец мая, - прошептал Котовский.

- Мне этот срок удобнее, чтобы не путать расчеты. Но постойте! спохватился Сольский. - У вас, конечно, есть долги. На какую примерно сумму?

- Рублей... рублей пятьсот, - оторопел Котовский.

- Администрация завода выплатит ваши долги, а затем эти деньги вычтут из вашего жалованья. Или из наградных. Завтра в полдень соблаговолите явиться в контору, и наш кассир выплатит вам положенную сумму. А пока благодарю вас, до свидания.

Котовский встал, пожал протянутую ему руку, опять сел. Пробормотав "ага!", он снова встал и вместо того, чтобы пойти к выходу, направился к двери в спальню. Сольскому пришлось проводить его в переднюю.

Здесь молодой человек немного пришел в себя и подумал, что ему следовало выразить самую горячую признательность своему великодушному покровителю. Но дверь кабинета была уже закрыта, и он, пошатываясь, спустился с лестницы.

Только во дворе, когда его овеяло вечерней прохладой, он почувствовал, что сердце у него сжимается, и разрыдался.

Весь его капитал в эту минуту составлял двадцать копеек, а капитал его невесты - полтинник.

"Не сон ли это? Не сошел ли я с ума? - думал он, утирая глаза рваным носовым платком. - Но если это сон, не буди меня, милосердный боже, - жить, как прежде, у меня уже нет сил".

Швейцар, стоявший в подъезде за колонной, заметил необычное поведение молодого человека и, услыхав его рыдания, не поверил своим ушам. Но хотя он и был скептиком, все же сообщил о происшествии камердинеру, который тотчас доложил обо всем барину.

Сольский понял, какие чувства волновали молодого доктора. Он понял его горькую нужду, его радость при внезапном переходе к обеспеченной жизни, слезы... И впервые он испытал такое огромное, такое безграничное счастье, которое одно могло бы заполнить всю его жизнь.

Богатство, поединки, путешествия по морю, восхождения на горы - чего стоит все это рядом со слезами радости одного-единственного человека!