Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

Не успела Мадзя сообразить, что этот меланхолически покачивающийся юноша - пан Казимеж Норский, как он сам, несмотря на глубокую задумчивость, заметил ее и поклонился. Мадзя подала ему руку, и это так тронуло пана Казимежа, что он предложил проводить ее через Саксонский сад.

Мадзя не любила ходить по улице в обществе мужчин и умела избавляться от непрошеных кавалеров. Но предложение пана Казимежа она приняла. Для нее он неизменно был сыном обожаемой начальницы, непризнанным гением. Он занимал в ее мечтах особое место, почти, такое, как Сольский. Но в Сольском она чувствовала могучего повелителя, которому немыслимо сопротивляться, а Норский представлялся ей обольстительным демоном, который своей дерзостью растревожил ее сердце, а проповедью атеизма смутил душу.

Когда Мадзя и сопровождавший ее демон в светлосерых брюках вошли в Саксонский сад и свернули в боковую аллею, пан Казимеж, все так же размахивая тросточкой, вдруг воскликнул:

- Так вы отказали Сольскому!

Мадзя смущенно молчала.

- Я не смею строить догадки о причинах столь благородного решения, продолжал пан Казимеж, - но... должен поздравить вас! Не говоря о разных мелочах, которые сделали бы Сольского невыносимым супругом для любой женщины, он просто сумасшедший. Вечно у него какие-то скандалы, потому что он непременно хочет показать свое превосходство.

- Он умный и благородный человек! - перебила Мадзя своего спутника.

- Небось прикидывался перед вами филантропом, а как получил отказ, так со злости убил любимую собаку. Впрочем у них помешательство в роду. О смерти его отца рассказывают странные вещи. У панны Ады, хотя она женщина незаурядная, - склонность к меланхолии. Какой-то их дядя застрелился. Впрочем, - со вздохом прибавил пан Казимеж после минутного молчания, - для того чтобы пустить себе пулю в лоб, вовсе не обязательно быть сумасшедшим.

Мадзя украдкой взглянула на него и заметила, что он отпустил маленькую белокурую бородку, небрежный вид которой говорил о постигшем его разочаровании. Желая намекнуть пану Казимежу, что ей известны кое-какие причины его мрачных мыслей, Мадзя прошептала:

- Я видела Эленку...

- А, вот как? - воскликнул он, бросая на нее взгляд, полный горестной покорности судьбе. - Значит, вам уже все известно!

- Вы, кажется, не поладили с ней из-за того, что она выходит за Корковича?

- Ха-ха-ха! - сухо рассмеялся пан Казимеж. - Разве дело в том, что Коркович всего лишь пивовар? О нет, панна Магдалена, - продолжал он с негодованием, - пусть бы она вышла замуж хоть за кучера этих пивоваров, пусть бы стала любовницей дворника, только бы по любви. Тогда я был бы самым нежным братом, защищал бы ее честь от всех глупцов...

Мадзя посмотрела на него с удивлением.

- Поверьте, - продолжал пан Казимеж, - это вовсе не было бы жертвой с моей стороны. Ведь осуждали бы мою сестру только узколобые люди. А всякий благородный и интеллигентный человек склонил бы перед ней голову, понимая, что эта женщина борется с закоснелыми предрассудками, что... у нее есть сердце. Но увы, мою сестру трудно заподозрить в том, что у нее есть сердце!

- Тогда зачем же ей выходить за Корковича? - спросила Мадзя.

- А затем, что на Сольского, как на всякого полусумасшедшего, трудно было рассчитывать, а главное, ей хотелось уничтожить меня. Она знала, что все мое будущее, все мои связи зависят от ее брака с Сольским. Хорошая сестра, будь она так холодна, как Элена, выбрала бы Сольского, чтобы поддержать меня, мои планы. Сестра похуже не стала бы по крайней мере устраивать скандал как раз в то время, когда я должен был получить блестящую должность. А она, моя сестрица, дала согласие Корковичу именно для того, чтобы окончательно похоронить мои замыслы.

- Но ведь она порвала с паном Сольским из-за вас!

Пан Казимеж слегка покраснел.

- Слышал я эту басню, - с пренебрежением возразил он, - но я в нее не верю. Сестра совершила подлость, а теперь разыгрывает из себя жертву. Это просто смешно! Будто я не помню, как она завидовала даже тому, что меня ласкала мать. Сколько раз я замечал в блеске ее глаз, в ее жестах ненависть ко мне...

- Ах, пан Казимеж!

Пан Казимеж умолк, но продолжал яростно размахивать тростью.

- Вот, не угодно ли! - спустя минуту сказал он. - Недели две назад один финансист, мой знакомый, уже готов был дать мне должность банковского корреспондента с жалованьем для начала в две тысячи рублей в год. Когда же я на днях напомнил ему об этом, он предложил мне место, но с жалованьем в шестьсот рублей. Да еще какую мину состроил!

Пан Казимеж на миг остановился, откинул голову, но тут же снова опустил ее и, двинувшись дальше, заговорил как бы про себя:

- Стоит ли жить на свете, если в нем царят только случай и обман? Где мои идеалы, мои цели? Бедная мама! Да, чувствую, кое-что я от нее унаследовал: желание обратиться в прах, как говорит Леопарди. У последних бедняков - сестры как сестры. Уж если есть сестра, она хоть и не поможет, так по крайности поговорит, утешит, приласкает. А у меня? У меня сестра, которую я вынужден презирать...

- Нижайшее почтение! - внезапно раздался звучный и сладкий голосок.

Мимо них пробежал пан Згерский, улыбающийся, кругленький, со шляпой в руке.

Пан Казимеж мрачно посмотрел ему вслед.

- Я уверен, - сказал он, - что этот господин шпионит за нами.

- Зачем это ему? - пожала плечами Мадзя.

- Чтобы все знать, ведь это приносит проценты.

- Ну и пусть знает!

Они вышли из сада. Пан Казимеж продолжал свои пессимистические излияния, наконец, остановившись у дома, где жила Мадзя, попрощался с ней.

- Не разрешите ли вы мне навещать вас время от времени? - спросил он.

- Пожалуйста, - ответила Мадзя.

- В какие часы?

- Я бываю свободна после шести.

Он долго жал ей руку и так смотрел на нее, словно хотел сказать: "Ты одна осталась у меня в целом мире!"

Во всяком случае, так истолковала его взгляд Мадзя. И прежде чем она поднялась на четвертый этаж, в ее уме созрело решение взять на себя обязанность, которая должна стать для нее священным делом.

Она не допустит, чтобы пан Казимеж впал в отчаяние. Она извлечет его из бездны сомнений. Она внушит ему желание трудиться, найдет для него слова утешения, разожжет гаснущие искры его высоких стремлений.

Разумеется, это будет нелегко, но у нее хватит силы. Она чувствует, что в ее груди заговорил дух покойной пани Ляттер, которая называла ее когда-то своей второй дочерью.

Ей придется принимать у себя пана Казимежа, иначе она не сможет узнать о его печалях, утешить его, ободрить и воодушевить. А люди пусть говорят, что хотят. Разве она не принадлежит к числу независимых женщин? Разве всякий благородный человек не склонит голову перед ней за то, что она стала сестрой, почти матерью, человеку гениальному, гонимому судьбой и людьми?