Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

- Ну конечно. Он распахнул перед нами врата в эту страну.

- А знаешь, Здислав, кого мы еще возьмем с собой? - спросила Мадзя, пряча лицо на плече брата. - Пана Сольского. Жаль, что ты с ним незнаком.

- А, это тот аристократ, который делал тебе предложение? Интересно, почему ты ему отказала?

- Ах, право, не знаю. Точно с ума сошла.

- Но сейчас ты бы вышла за него?

- Никогда! - воскликнула Мадзя. - Сейчас я думаю только о том, чтобы быть подле тебя.

Здислав пожал плечами. Человек, который стоит перед лицом вечности, не замечает причуд любви, во всяком случае, они его мало интересуют.

- Когда я уеду отсюда, - заговорил он после минутного молчания, напиши в Иксинов, только не старикам, а майору. Расскажи все, что видела. Майор - человек бывалый, он сумеет осторожно предупредить стариков, чтобы они зря не волновались.

- Как хочешь, - сказала сестра, - но помни, что ты каждый день должен посылать мне несколько слов: "Я здоров, живу там-то", - и все...

- Хорошо, хорошо! - нетерпеливо перебил ее Здислав.

Потом он начал одеваться в дорогу, а Мадзя упаковала чемодан.

В восемь часов вечера пришел Дембицкий, в девять поехали на вокзал. Когда Бжеский занял свое место, Мадзя вошла в купе и, покрывая поцелуями голову и руки брата, прошептала:

- Дорогой мой, золотой ты мой!

- Ну-ну, только без нежностей, - остановил ее Здислав. - Будь здорова, напиши майору и не теряй головы!

Он почти вытолкнул ее из вагона и захлопнул дверь. Через минуту поезд тронулся. Мадзя еще раз крикнула: "До свидания!" - но Бжеский забился в угол и даже не выглянул в окно.

- Он всегда был таким странным! - сказала расстроенная Мадзя Дембицкому. - Даже не попрощался...

- Ну, сколько же раз прощаться?

- Да и вы такой же, как он!

Дембицкий отвез Мадзю домой. Добравшись до своей комнатки на четвертом этаже, Мадзя торопливо разделась и заснула как убитая. Она очень устала.

На следующий день утром, часов в одиннадцать, пани Бураковская самолично принесла ей чай. По выражению лица предприимчивой дамы было видно, что нерешительность борется в ней с любопытством.

- Небось отвыкли от своей постельки, - заговорила она.

- Что вы, я в восторге! Ведь я две ночи не спала.

- В гостинице за братцем присматривали, - сказала дама. - Неужели он так болен, что пришлось ухаживать за ним?

- Право, не знаю, что и сказать вам. Брат говорит, что он очень болен, а я думаю, что он поправится, если поживет несколько месяцев в горах.

- Жаль, что господин Бжеский остановился не в частном доме, а в гостинице.

- Да разве он мог искать квартиру на несколько дней! - вспыхнула Мадзя.

- А если он так болен, - кротко продолжала пани Бураковская, - то жаль, что вы не поехали с ним за границу.

- Он вызовет меня, как только узнает, где ему предстоит лечиться.

- В дороге вы были бы ему особенно нужны...

Мадзя отвернулась к окну.

"Чего хочет от меня эта баба? - подумала она с гневом. - Я и сама предпочла бы отвезти его!"

Но когда Бураковская ушла, гнев погас так же быстро, как вспыхнул. Мадзю охватила апатия, смешанная с удивлением.

"Да был ли тут Здислав, сидела ли я около него? Да был ли тут Дембицкий, уверял ли Здислава, что душа бессмертна?"

Она села на диван и устремила глаза в потолок. Ей чудилось, что она словно тонет в хрустальном океане и люди, красивые и красиво одетые, мелькают, как молнии, перед ней. Тела их сотканы из света, одежды - из радуги. Они живые, о чем-то говорят между собой, смотрят на Мадзю, но Мадзя не может понять их язык, и они не понимают ее.

Потом она увидела две горы, ушедшие вершинами в небо, а между ними изумрудную долину с темно-зелеными рощами и множеством фонтанов, из которых били столбами и веерами струи воды. Эти горы, долина, рощи, река и водопады тоже были всех цветов радуги, и каждое дерево, скала и фонтан жили своей жизнью и имели свою душу. Они любовались друг другом, любили друг друга, и в журчанье воды и шелесте листьев Мадзе слышался их говор, но понять их язык она не могла.

Она была убеждена, что все это уже где-то видела, что ей знаком каждый уголок долины; но когда она видела это и где?

После страшных картин, которые недавно вызвал в ее душе пан Казимеж своей материалистической проповедью, она чувствовала себя спокойной и счастливой, сейчас ничто не тревожило ее, а новый, неведомый мир манил к себе. Ей казалось, что она должна умереть, верней раствориться в этих светлых картинах, которые раскрывались перед ней. Но когда она подумала, что кто-нибудь может пожалеть ее и удержать в этом сером мире с тяжелыми громадами домов, с кухонными запахами, когда подумала, что кто-нибудь заплачет о ней, как бы завидуя ее вечному блаженству, - ей стало горько.

"Неужели люди могут быть такими эгоистами?" - сказала про себя Мадзя.

После обеда она достала из дорожного сундучка давно забытый молитвенник и до вечера молилась и грезила наяву. Каждое слово приобретало новое значение, каждая страница была полна обетов и сладостных надежд.

Целый сонм духов наполнил комнату; они бесшумно влетали и вылетали в окно, витали между выжженной солнцем землею и небом, погруженным в раздумья о вечности.

На следующий день, в семь часов утра, даже не позавтракав, Мадзя выскользнула из дому с молитвенником в руках, а в десять вернулась умиротворенная.

Она была у исповеди.

Дома Мадзя застала письмо от Здислава, отправленное с границы и написанное карандашом:

"Я чувствую себя настолько хорошо, что еду прямо в Вену. Всю ночь спал лежа. Я создан кондуктором".

Но Мадзю письмо не обрадовало; оно напомнило ей, что брат и в самом деле приезжал в Варшаву и что он тяжело болен.

Горькие чувства проснулись в душе Мадзи. Она упрекала себя в том, что отпустила Здислава одного, хотела броситься за ним вдогонку и ехать с ним, укрывшись в другом вагоне. Потом она вспомнила, что ничего не делает, и похолодела при одной мысли о том, что впереди у нее еще несколько бесцельных и праздных дней, долгих, пустых, отравленных тревогой.

"Уснуть бы на это время или куда-нибудь уехать!"

Около двух часов дня дворник принес ей визитную карточку с надписью: "Клара Мыделко, урожденная Говард".

- Барыня спрашивают, - сказал дворник, - можно ли зайти к вам.

- Ну конечно, просите, просите!

"Мыделко? - подумала Мадзя. - Да ведь это поверенный Сольских! И панна Говард вышла за него замуж? Ну конечно, иначе откуда вторая фамилия? Да, да, она ведь так его расхваливала, умный, мол, порядочный. Но эти кривые ноги!"

Дверь распахнулась, и вошла та, которую когда-то звали панной Говард. На ней было черное шелковое платье с длинным шлейфом, на шее золотая цепочка от часов, на лице все тот же ровный румянец, на белесых волосах маленькая кружевная шляпка.

- Вы уж извините, панна Магдалена, - усталым голосом произнесла она, за то, что я послала к вам дворника. Мне расхаживать сейчас нельзя. Я ведь замужем!