Болеслав Прус - Форпост

Слимак махнул рукой.

- Кто это видел? На убогих-то все валят, а лихие люди пользуются.

- А что ты будешь делать с этой приблудой? - вспыхнула хозяйка. Может, думаешь, я буду кормить всякую найденку?

- Ну вот, не за ворота ж ее выбросить? Да ты не бойся, придет за ней Зоська - не нынче, так завтра.

- А не придет, ты эту найденку в волость свезешь. Не хочу я ни одной ночи держать у себя в доме такого ребенка, - выходила из себя хозяйка.

- Куда ж ты ее денешь? - вскипел Слимак.

- Я ее к себе возьму, в конюшню, - тихо проговорил Овчаж.

Он подошел к порогу, неловко поднял ребенка с пола и, усевшись в углу на лавке, принялся его кутать и укачивать. В хате вдруг все затихло; потом из неосвещенной половины вынырнула Магда, за ней Ендрек и Стасек; они окружили Овчажа, разглядывая маленькую.

- А уж высохла она, как щепка, - прошептала Магда.

- И не шевелится, только все смотрит, - прибавил Ендрек.

- Придется вам, Мацек, кормить ее из тряпочки, - снова сказала Магда. Я найду вам чистенькую.

- Садитесь ужинать, - позвала хозяйка уже не так сердито.

Она посмотрела на ребенка - сперва издали, потом склонилась над ним и, наконец, коснулась пальцами его желтого, сморщенного личика.

- Сука, а не мать! - пробормотала она. - Магда, - прибавила она громче, - налей-ка молока в чашку да покорми найденку, а ты, Мацек, садись ужинать.

- Пускай Магда вперед поест, я сам накормлю сиротку, - сказал батрак.

- Ну как же, он накормит!.. Да он и держать ее толком не умеет! огрызнулась девушка и хотела отобрать у него ребенка.

- Не тронь! - проворчал Овчаж.

- Отдайте ее!.. - кричала Магда.

- Ну, оставь, не тормоши ее, Магда, - сказала хозяйка. - Налей молока да сверни чистую тряпицу, и пускай Мацек ее кормит, раз ему охота.

Через минуту Мацек уже держал в руках тряпочку, свернутую рожком, и кормил ребенка, к неудовольствию Магды, которая, забыв про ужин, поминутно делала замечания:

- Нет, гляньте-ка, все лицо ей вымазал!.. А на пол-то как проливает... Чего вы ей в нос-то суете тряпку?.. Еще задохнется девочка!..

Батрак чувствовал, что он плохая нянька, но ребенка из рук не выпускал. Он наспех проглотил немного затирухи, не доев, отставил миску, укутал сиротку зипуном и поскорей улизнул к себе в конюшню.

Едва он вошел туда, одна лошадь заржала, а другая впотьмах повернула голову и стала обнюхивать ребенка.

- Так, так, поздоровайся! - сказал Овчаж. - Видишь, новый конюх к нам нанялся, только кнута еще в руке не удержит. Ха-ха!

На дворе все еще лил дождь. Двери конюшни затворились, и все затихло. Когда через некоторое время из хаты вышел Слимак посмотреть, не прояснилось ли, ему послышалось, что Мацек уже храпит в конюшне.

- Спят, видно, - пробормотал хозяин.

Он поглядел на небо и вернулся в сени.

- Как, тепло там найденке? - спросила мужа хозяйка.

- Спят уже, - ответил мужик.

Загремел засов, в печке догорал чуть тлевший огонек и, наконец, погас. Было поздно. Петухи пропели полночь, в ответ им пролаяла собака и запряталась от дождя под телегу; в хате все уснули.

Тогда чуть слышно скрипнула дверь из конюшни и показалась какая-то тень; она скользнула вдоль стены и осторожно прокралась в закут. Это был Мацек. Он вытащил из-за пазухи всхлипывающего ребенка и приложил к коровьему вымени.

- Пососи скотинку, - шепнул он, - раз родная мать тебя бросила. Пососи...

В закуте послышалось тихое почмокивание. Дождь лил по-прежнему.

VI

Весной должны были приступить к постройке дороги, и весть об этом вызвала волнение в деревне. В зимние вечера за пряжей вместо сказок рассказывали то о каких-то неизвестных людях, скупавших у крестьян землю, то о бедном мужике, который продал песчаный холмик, а купил за него десять моргов самой лучшей земли, то о незнакомых евреях, понаехавших в местечко и к ним в деревню - в корчму и к арендатору.

В декабре, после летней поездки, вернулся помещик с женой, и тотчас распространился слух, что имение будут продавать. Правда, сам пан по-прежнему играл на органе и только улыбался, когда кто-нибудь из служащих робко его спрашивал, верно ли, что он расстается с родовым поместьем. Но пани каждый вечер рассказывала горничной, как им весело будет в Варшаве, куда они переезжают. Час спустя горничная шепотом пересказывала эти новости писарю, который собирался на ней жениться; писарь на другое утро передавал их по секрету управляющему и приказчику, а в полдень их повторяли уже везде - на кухне, в клетях, в хлевах, в конюшнях и овчарнях - разумеется, под строжайшим секретом.

К вечеру весть проникала в корчму, из корчмы разносилась по хатам, и, наконец, докатывалась до местечка.

Слимак, часто работавший в имении, тоже слышал эти разговоры и видел их последствия. Видел и удивлялся могуществу такого слова, как "продажа".

Поистине, оно творило чудеса. Из-за него батраки теперь работали спустя рукава, из-за него с нового года уволился управляющий. Из-за него отощала безропотная рабочая скотина, из-за него из овинов исчезали снопы, а из амбаров зерно. Слово это пожирало запасные колеса и сбрую, вырывало замки и скобы у дверей, выламывало доски из заборов и колья из плетней. Оно же каждый вечер уводило прислугу в корчму, а чуть ночь потемней - неведомо куда угоняло то гуся, то индейку, то поросенка или овцу!

Всемогущее слово! Оно прозвучало по всему имению, по деревне и по местечку, откуда каждый день торговцы приносили счета. Его можно было прочесть на лицах обитателей имения, в печальных глазах отощавшей скотины, на всех дверях, во всех выбитых окнах, заклеенных бумагой. Не слышали его только двое: пан, все время игравший на органе, и пани, мечтавшая об отъезде в Варшаву. Если же кто-нибудь из соседей спрашивал, правда ли, что имение продается, он только улыбался и пожимал плечами, а она отвечала со вздохом:

- Мы хотели бы продать, в деревне такая скука. Но что же делать, если муж не находит покупателя!..

Слимак, которому иногда случалось встречаться с помещиком, зорко к нему присматривался и не верил в продажу.

"Какой он там ни есть, - думал о нем мужик, - а ведь загоревал бы он от такой-то беды. Ведь они тут живут испокон веков: и родились тут и выросли, все их деды-прадеды похоронены на здешнем погосте. Камень, не то что человек, и тот бы извелся, если б кто столкнул его со старого места. Да и с чего бы ему продавать, банкрот он, что ли? Деньги у него есть, это все знают".

Так думал мужик, потому что мерил пана на свой аршин, и уж вовсе не способен был понять, что такое молодая жена, скучающая в деревне.

А в то время, как он, обманутый спокойным лицом помещика, делал свои выводы, в корчме, под руководством шинкаря Иоселя, между мужиками побогаче происходили важные совещания.

Однажды утром, в середине января, в хату к Слимакам влетела старуха Собесская. Зимнее солнце еще не успело осмотреться по сторонам, а у нее уже огнем горели щеки и налились кровью глаза. Бабка прибежала в старом, как она сама, тулупе и в рубахе, разорванной на иссохшей груди.